Нищие рыцари, бродячие рыцари, разбойные рыцари – лишенные наследства, промотавшие имения, изгнанные вельможными соседями… им нечего терять, кроме никчемной жизни, единственная мечта их – отомстить эррам, могучим и вельможным, отнявшим родовые усадьбы… и потому весело, с гиканьем летит кавалерия Багряного наперерез кадангисам, убивать и умирать.

…Не человечьим, звериным чутьем почуял Ллиэль дан-Каданга угрозу: вон он, впереди и слева – высокий рыцарь в древних, отделанных бронзой доспехах; лошадь добрая, светло-серая; судя по всему – вожак…

Дурея от шпор и гуда земли, рвется из-под седла Баго…

Серый иноходец под войлочной попоной нарастает, оторвавшись от своих корпусов на десять. Мелькают мохнатые коричневые бабки. На развернутом к стычке щите – двуглавый изюбрь, герб Буппельмурра, покоренного некогда покойным батюшкой, Ллиэлем-старшим. Этот не отступит, это – враг кровный…

Ощущая прилив азартной злости, опустил эрр меч к стремени. Стекай, ярость, в клинок, пусть размах пойдет в полный круг, чтобы один раз – и наверняка!

Уже ясно видя, где выпадет сойтись, заранее пружинясь в коленях, дан-Каданга вдруг ощутил приток крови к руке с мечом; глаз еще не понял, а сердце бухнуло и померкло. В чем дело? О, Вечный! «Изюбрь» уже не один! Двое, на гнедом и на белом, не отстали, успели подтянуться, словно бы даже сбились кучнее, ясно: выдвигаются, прикрывают, сейчас зажмут.

Три клинка! Поди уцелей…

Подхлестнутый гневом, отчаянием, эрр дал левый шенкель; чуть поспешил, еще бы скачка два-три – но все ж таки выиграл мгновение и краешком разума отметил: дрогнул знаменный справа! И как не дрогнуть, если такая гора, как Баго, вздыбилась! Дернул, вражина, повод, сошел жеребчик с ноги, отвалил вправо… и хотя тотчас вернулся на место, но поздно: с левого бока дан-Кадангу окатило плотной гудящей волной воздуха.

Хвала Вечному!

Кто-то из своих выбивает из седла того, что на белом. Ага! Теперь, буппельмуррская сволочь, поглядим, кто кого съест…

Краем глаза засек: и белый уже без всадника.

А-ах! Дан-Каданга клином вбивает бесящегося Баго в прореху меж конскими боками. И с выдохом, колесом, во всю руку. Неудачно! Разметал врагов, а угодил не в цель, мимо шеи пришелся удар, клинком по клинку…

От звона стали аж зубы заломило, на миг свело руку.

Крякнул с досады. Резко рванув повод, развернулся.

Еще удар; чужой конь не выдерживает напора Баго, приседает на задние, заставляя всадника откинуться назад, открыть себя.

Удар! Удар!

Получил, бродяга?!

И еще!

И – все?

Нет, не все…

Везуч «изюбрь», уберег его светло-серый; где-то позади уже буппельмуррец. И у самого дан-Каданги огнем полыхает плечо. Задел-таки, мерзавец…

Сталкиваются, смешиваются лавы…

Красное, паркое липнет на лезвии.

Взлетает над сечей синий вымпел на длинном копье.

– Ваш черед, сударь! – приказывает магистр, и дан-Ррахва хлопает коня по крупу.

Вперед!

…Ллиэль дан-Каданга, без шлема, с повисшей плетью левой рукой скакал впереди уцелевших кадангисов. Все сильнее жгло и дергало разрубленное плечо, но сейчас это не имело уже никакого значения.

Все идет как должно.

Рассыпавшись, уходит в степь, подальше от поля битвы, поредевшая, потрепанная конница бунтовщиков, а зеленые стяги ррахвийцев уже колышутся вдали, приближаясь с каждым мгновением, и нет иного выхода у самозванца, кроме как посылать в бой свежие силы – под мечи Златогорья и Тон-Далая, так что орденским хоругвям останется добивать измотанных бунтарей.

Каданга сделала свое дело.

Привстав на стременах, эрр Ллиэль всматривался в искрящуюся даль.

Чистое поле лежит впереди, далеко в стороне осталась битва. Можно позволить усталым коням перейти с рыси на шаг, можно и самим расслабиться…

Огромную, спокойную, не тронутую резней степь увидел дан-Каданга, и еще увидел он, что на гребне неглубокой лощины, словно вырастая из травы, появляются всадники в лазоревых, сливающихся с небом, накидках.

Их менее полусотни, но они, сбившись на скаку в крохотный клин, идут в атаку.

Эрр рванул повод.

Баго шарахнулся влево; нога его, угодив в кротовью нору, с хрустом переломилась, дан-Каданга перелетел через гриву, и его протащило лицом по жесткому суглинку, начиненному острыми камушками. Еще оглушенный, он приподнялся. Кровь заливала глаза; сквозь багровую пелену он увидел накатывающееся черное пятно и услышал громовой хруст травы под копытами. Стоя на коленях, он ждал, уже не думая ни о чем, кроме боли, пока грубый наконечник пики, ударив в левую ключицу, точно в сочленение наплечника с панцирем, не пошел вглубь – к сердцу…

– Ллиэль!!!

В последний миг успел магистр перехватить повод императорского жеребца, и шепот его был страшен, хотя уста стыли в безупречно учтивом оскале.

– Государь, ваше место здесь! Взгляните!

Конница Багряного, огрызаясь, отступала под напором подоспевших ррахвийцев.

– Господа! В атаку! В атаку же!

Звонко запели золотые трубы Златогорья и медные – Тон-Далая.

…Ни разу за всю историю Империи не случалось врагу устоять под прямым ударом тяжелой конницы. Но ни славное златогорское рыцарство, ни пришедшие на подмогу им удальцы Тон-Далая не сумели доломать бунтовщиков. Истекая кровью, серая пехота все же не побежала и не распалась надвое; она лишь подалась назад, прогнулась, харкнула кровью и вязким серым комом облепила железнобокого зверя, кромсающего шеренги. Пики и самодельные копья, алебарды и зубчатые булавы на длинных древках взметнулись и обрушились на полированную сталь шлемов; взвились багры и арканы, сдирая рыцарей с седел, сбрасывая под ноги пехотинцев…

В липком месиве вязли копыта.

Захлебываясь, звали на помощь золотые и медные трубы.

Конный играючи справляется с пешим, когда, опрокинув с налета, рубит бегущих или прорывает пехотные цепи. Но если пехота не хочет отступать, если, редея, все же стоит упрямым ежом, ощетинившимся остриями копий, – тогда даже лучшая конница в мире бессильна; ее саму следует спасать. И потому, мерно печатая шаг и опустив копья в проемы меж сдвинутыми щитами, тронулись с места маарваарские ландскнехты.

И сошлись!

И закопошились, размазывая красное по зеленому.

Сминая ряды, покатились вперед, и назад, и снова вперед, растаптывая упавших, перетирая в жижу, глухо чавкающую под оскальзывающимися ногами. Налобником – в лицо; ножом – под щит; упавшие – зубами за ноги еще не упавших, хрипя, давясь черной жильной кровью, и в многократно перемешанном человеческом фарше сгинули маарваарцы, увязли дакойты златогорского графа и тон-далайские гургасары…

Битва закончилась. Началась резня. Потомственные выучка и отвага мешались в грязи с угрюмым лапотным упрямством, и с каждой минутой все яснее становилось: как только начнет заходить солнце, вместе с днем угаснет и битва.

Вечный не попустил хамам взять Новую Столицу. Но две трети Империи останутся в их власти – и кто виноват?

Об этом, горбясь на долгогривом чалом коне, размышлял магистр.

Вину за все Совет, конечно, возложит на него. И, если честно, не без оснований. Готовя план сражения, он чего-то не предусмотрел. Не предвидел. Бывает с каждым. За это не казнят и не ссылают. В худшем случае, мажут сажей щит, да и то ненадолго. Но ведь он еще не утвержден в звании, а с испачканным щитом о посохе магистра не приходится даже мечтать, тем паче что у каждого эрра есть родич в капитуле…

Значит, следует упредить их. Необходимо сейчас же, здесь же, без чужих глаз и ушей, переговорить с Императором. Пусть канцлерское следствие выяснит: почему барон Ррахвы бросил на гибель храброго дан-Кадангу?.. и, кстати, кто из высоких эрров был в сговоре с негодяем?.. тем паче что наверняка так оно и есть, даром, что ли, почти открыто ухмылялись, идя в бой, эрры Поречья и Тон-Далая?

Большая удача, что там, за холмом, стоят свежие, избежавшие мясорубки фиолетовые хоругви…