Это случилось 7 сентября 1543 г. Ивану было в это время тринадцать. Он решил при первой же возможности нанести ответный удар. 29 декабря он приказал схватить князя Андрея Шуйского и заключить в тюрьму. На пути в тюрьму люди царя убили Шуйского. Троих же ближайших советников князя Андрея, князя Федора Ивановича Скопина-Шуйского, князя Юрия Темкина и Фому Головина, отправили в ссылку.45
Сохранив право поступать по собственному усмотрению, Иван окружил себя группой союзников из московской «золотой молодежи» и продолжил предаваться веселым наслаждениям, в том числе и садистским. В своей «Истории великого князя московского», написанной в 1578 г. или вскоре после того, современник и известный противник Ивана III, князь Андрей Михайлович Курбский, рассказывал, что Иван наслаждался, выбрасывая животных из окон своего терема и наблюдая их страдания и конвульсии. Посещая со своими дружками рынки и улицы Москвы, он мог затоптать или избить прохожего, все равно мужчину или женщину.46
Современный историк Е.Ф. Шмурло верно подмечает: «Зверь был уже в нем (Иване)».47 И все же Иван обладал противоречивой природой. «Зверь» был наделен острым интеллектом.
Он не получил систематического образования, но с детства был жадным читателем теологических и исторических книг. Из Библии и иных источников он привык извлекать аргументы в пользу понятия о божественной природе и всемогуществе царской власти. Может показаться, что в своем чтении Иван был до определенного предела направляем митрополитом Макарием, одним из немногих людей, которым Иван мог доверять и кого уважал в детстве.
Вследствие жизненных обстоятельств своей юности, Иван был во многих отношениях более зрелым, нежели большинство мальчиков его возраста. И все же тринадцатилетний подросток не был готов управлять государством. Кто-то должен был направлять его насильственные импульсы. В течение трех лет после падения Андрея Шуйского смену настроений Ивана испытали многие князья и бояре. Бесчестие и изгнание неожиданно сменялось возвращением благосклонности. Затем, также неожиданно, человека казнили.48 Трудно сказать, до какой степени подобные поступки могут быть объяснены личными причудами Ивана. Скорее, это было результатом закулисной борьбы между боярскими группировками, каждая из которых стремилась использовать Ивана для устранения своих соперников.
Сразу же после казни Андрея Шуйского Федор Воронцов был возвращен в Москву и назначен членом Боярской Думы. В октябре 1545 г. Воронцов вместе с некоторыми другими боярами подвергся бесчестью и ссылке. В декабре в результате вмешательства митрополита Макария все они были прощены и призваны назад в Москву. В июле следующего года Федор Воронцов и его брат Василий были обвинены дьяком Василием Захаровым в предательстве и казнены.49 Вслед за падением Воронцовых ведущая роль в правительстве перешла к двум дядьям Ивана со стороны матери, князьям Юрию и Михаилу Глинским.50
Отсутствие стабильности в государстве, борьба боярских фракций, неврастеническое поведение молодого великого князя – все это создавало нетерпимую ситуацию. К счастью для России, в русском обществе были люди, обладающие и здравым смыслом и способностью творить, – они были не только обеспокоены состоянием дел, но и готовили план реформ, многие из которых в конечном счете удалось осуществить.
Ведущая роль на подготовительной стадии этого движения принадлежала митрополиту Макарию.51 Другой выдающийся деятель Церкви, священник Благовещенского собора Сильвестр, в это время еще находился в тени.52 Сильвестр был новгородцем, и, предположительно, именно Макарий вызвал его в Москву в 1542 г. (год, когда Макарий, бывший ранее архиепископом Новгорода, был избран митрополитом московским), или же вскоре после этого.
В непосредственном окружении Ивана среди мирян, выступавших за реформы правительства, был молодой придворный Алексей Федорович Адашев, в это время постельничий Ивана.53 Он был в хороших отношениях с митрополитом Макарием, а впоследствии тесно сотрудничал с Сильвестром.
Политические, социальные, религиозные и этические проблемы в этот период оживленно обсуждались в Москве не только в публичных и частных разговорах, но также и в разнообразной переписке – в многочисленных прошениях к дарю, в письмах, памфлетах и трактатах. Помимо митрополита Макария, священника Сильвестра и Алексея Адашева, выдающуюся роль в этом обмене идей играли западнорусских дворянин Иван Семенович Пересветов, раньше служивший королю Польши54, священник Ермолай (позднее он принял монашество под именем Еразм),55 монах Артемий, последователь Нила Сорского56 и боярский сын Матвей Семенович Башкин – известный мыслитель.57
Ученый монах с горы Афон, Максим Грек, чей голос митрополит Даниил пытался подарить в конце правления Василия III58, вновь получил разрешение писать и говорить с людьми в своей камере. Максим – гуманист, носитель ренессансной культуры – оказал глубокое влияние на многих клириков и мирян, включая князя Курбского. Будучи глубоко религиозным человеком, он являлся членом греческой, а не русской православной церкви. Он отрицал законность отделения русской церкви от константинопольской патриархии в 1448 г. Его подход к религии был экуменическим в границах православного мира. В то же время он читал полемические брошюры латинян (римских католиков), лютеран и еретиков. Но, подобно Нилу, Максим был против накопления монастырями земельных владений. Его политическая и социальная философия была по сути моралистична. Правитель нации должен быть добродетельным и простым, его основная задача – установление справедливости на земле. Максим остро критиковал вельмож за эксплуатацию бедных.59
Между митрополитом Макарием, с одной стороны, и Сильвестром и Адашевым – с другой – не существовало полного единства во взглядах. Два последний разделяли воззрения Макария на «симфонию» церкви и государства, но имели собственный взгляд на право монастырей обладать земельными угодьями. Они симпатизировали нестяжателям и предвидели постепенную секуляризацию таких владений. Макарий был против секуляризации, по крайней мере, против немедленного ее осуществления. Кроме того, он должен был считаться с мнением русских епископов и настоятелей, большинство которых принадлежало к иосифлянам.
Среди других интеллектуальных лидеров московского общества этого периода было еще больше различий в воззрениях. Максим Грек был последователем идеи «симфонии» церкви и государства, твердо верующим в доктрину «двух даров Бога» – священства и царства. Более того, он учил, следуя за Иоанном Хризостомом и некоторыми другими отцами церкви, что «священство выше царства... священство (в образе патриарха) несет весть, коронует и утверждает царя, а не царь патриарха».60
Ермолай-Еразм также верил, что священство – высшая сила, нежели царство, по крайней мере духовно. В своем отношении к реалиям жизни Ермолай рассматривал крестьян как опору нации. Он сожалел о жадности бояр и их склонности эксплуатировать и подавлять крестьян-землепользователей.
