— А надо было знать, сударь.

Эта фраза была произнесена в нескольких шагах от меня сухим и жестким голосом.

Я оглянулся.

Внушение сделала мне англичанка.

Не следует особенно доверять путевым впечатлениям. Они всегда субъективны. Это слово я употребляю потому, что оно стало модным, хоть и не очень-то понимаю его смысл. Человек веселый на все посмотрит весело, мрачный — увидит то же самое в мрачном свете. Демокриту берега Иордана и Мертвого моря показались бы восхитительными, а Гераклит нашел бы унылыми берега Босфора и окрестности Неаполитанского залива.

У меня счастливый характер — да простит мне читатель, если я грешу эгоизмом, то есть слишком часто напоминаю о своей персоне. Но ведь редко, когда личность автора не примешивается к тому, о чем он рассказывает — примером служит Гюго, Дюма, Ламартин и многие другие писатели. Шекспир, правда, составляет исключение но я, как вы знаете, не Шекспир, и в равной мере не Ламартин, Дюма или Гюго.

И все же, как ни враждебны мне пессимистические доктрины Шопенгауэра и Леопарди, признаюсь, что берега Каспийского моря показались мне мрачными и неприветливыми. Никакой жизни в этих местах, ни растительности, ни птиц. Не чувствуешь здесь настоящего большого моря. Между тем, хотя Каспий в сущности не что иное, как озеро, лежащее во впадине, на двадцать шесть метров ниже уровня Средиземного моря, на озере этом часто бывают сильные бури. Но пароходу там не приходится «спасаться бегством», как говорят моряки. Да и что значит ширина в какую-нибудь сотню лье! Живо достигаешь западного или восточного берега. Впрочем, ни на европейской, ни на азиатской стороне побережья почти нет удобных гаваней, где можно было бы укрыться от непогоды.

На борту «Астры» находится около сотни пассажиров, по большей части кавказцев, ведущих торговлю с Туркестаном. Они не последуют за нами до восточных границ Поднебесной Империи.

Закаспийская железная дорога уже несколько лет функционирует между Узун-Ада и китайской границей. Только между этим портом и Самаркандом насчитывается не менее шестидесяти трех станций. Значит, на этом участке пути сойдет с поезда большинство пассажиров. Интереса они для меня не представляют. Наблюдать за ними — только время терять. Допустим, что один из них привлек мое внимание. Я принимаюсь за него, хочу выведать «чем он живет и дышит», а он возьми да исчезни на следующей станции.

Нет! Стоит заниматься только теми пассажирами, которые будут меня сопровождать до места назначения. У меня уже есть Фульк Эфринель и, может быть, эта обаятельная англичанка, которая, как мне кажется, едет до Пекина. В Узун-Ада я встречу и других попутчиков. Правда, до сих пор я ничего не знаю о французской супружеской чете. Но переправа через Каспий только началась, и я успею решить как с ними держаться. Есть еще двое китайцев, по-видимому, возвращающихся в свою Поднебесную Империю. Знай я хоть сотню слов из «гуаньхуа», их разговорного языка, я не преминул бы, конечно, вступить в беседу с этими любопытными личностями, до того типичными, словно они только что соскочили с китайской ширмы.

Кого действительно не хватает для моей хроники — персонажа; окруженного легендами, какого-нибудь таинственного героя, который путешествовал бы инкогнито, будь то знатный аристократ или обыкновенный бандит. Нельзя забывать, что мы, репортеры, играем двойную роль — и как ловцы интересных фактов, и как искатели объектов, достойных интервью… столько-то за строчку. А потому самое главное — уметь выбирать. Кто хорошо выбирает, тот и преуспевает.

Я спустился по трапу в кормовой салон. Ни одного свободного места. И каюты давно уже заняты пассажирами, которые не переносят ни бортовой, ни килевой качки. Они улеглись, как только попали на пароход, и встанут, когда он причалит к дебаркадеру в Узун-Ада. За недостатком кают, многие устроились на диванах, заваленных свертками, и оттуда уже не сдвинутся. Подите-ка поищите романтического героя среди этих сонь, напуганных морской болезнью!

Я решил провести ночь на палубе и вернулся наверх. Американец все еще возился с пострадавшим ящиком.

— Вы только подумайте, — восклицает он, — вы только подумайте, этот пьяный мужик еще осмелился попросить у меня на чай!

— Надеюсь, господин Эфринель, что у вас ничего не пропало?

— К счастью… ничего!

— Позвольте спросить, сколько же зубов везете вы в Китай в этих ящиках?

— Миллион восемьсот тысяч, не считая зубов мудрости.

И Фульк Эфринель, отпустив остроту, которую, наверное, не раз уже употреблял в дороге, разражается раскатистым смехом. Я покидаю его и прохожу через тамбуры на носовую часть палубы.

Небо довольно ясное, но свежий северный ветерок, кажется, крепчает. По поверхности моря стелются длинные зеленоватые полосы. Возможно, что ночь будет сверх ожидания суровой. На носу парохода скопилось много пассажиров: туркмены в лохмотьях, узкоглазые киргизы, крестьяне-переселенцы — бедняки, растянувшиеся как попало на деревянных настилах, вдоль судовых переборок, среди просмоленной парусины. Почти все они курят или жуют припасенную на дорогу еду. Другие стараются забыться сном, чтобы прогнать усталость или заглушить голод.

Я хочу пройти сотню шагов, отделяющих меня от этих людей, и понаблюдать за ними в непосредственной близости. Ведь репортер подобен охотнику, который долго шныряет по кустам, прежде чем нападает на след. И вот я очутился перед грудой ящиков и окидываю их пытливым взглядом таможенника.

Замечаю большой деревянный ящик белого цвета, прикрытый брезентовым полотнищем, высотою около двух метров и по метру в ширину и глубину. Он водружен сюда с предосторожностями, которых требуют надписи на стенках, выведенные русскими буквами:

Кроме того, обозначено «Верх и Низ» и указан адрес:

Судя по имени, эта Зинка Клорк, должно быть, румынка: она воспользовалась прямым Трансазиатским поездом, чтобы выписать себе зеркала. Неужели этого товара нет в магазинах Поднебесной Империи? Как же тогда китаянки любуются своими миндалевидными глазами и сооружают замысловатые прически?

В шесть часов звонит колокол к обеду. Столовая — в носовой части судна. Спускаюсь туда и нахожу за столом около сорока человек.

Фульк Эфринель сидит почти посредине. Рядом с ним — свободное место, он знаком приглашает меня, и я сажусь.

Видимо, это только случайность, но слева от него восседает англичанка. Американец беседует с ней и считает нужным представить ее мне:

— Мисс Горация Блуэтт, — говорит он.

Напротив сидит французская чета и старательно изучает меню.

Немецкий путешественник расположился на другом конце стола, поближе к буфетной, откуда выносят блюда, что позволяет ему получать первому. Это крепко сбитый светловолосый мужчина с розовым лицом, рыжеватой бородой, пухлыми руками и очень длинным носом, наводящим на мысль о толстокожих из породы хоботных. Вид у него, как у германского офицера запаса, которому угрожает преждевременное ожирение.

— На этот раз он не опоздал, — говорю я Фульку Эфринелю.

— В Германской Империи обеденный час соблюдается неукоснительна — отвечает мне американец.

— Не знаете ли вы имени этого немца?

— Как же! Барон Вейсшнитцердерфер.

— И с такой фамилией он едет до Пекина?

— До самого Пекина, равно как и этот русский майор, что сидит рядом с капитаном «Астры».

Я вижу человека средних лет, бородатого, с сильной проседью. Тип вполне русский. Лицо открытое, располагающее. Я знаю русский язык, а он, вероятно, владеет французским. Не будет ли он тем попутчиком, о котором я мечтаю?

— Вы говорите, господин Эфринель, что он майор?

— Да, он русский военный врач, майор Нольтиц.