В тот день сила осталась на стороне не закона, но патриотизма.

События на ферме «Шипоган» получили широкую огласку. Из графства Лапрери слух о них быстро разнесся по всем канадским провинциям. Не могло быть более удобного случая для проявления общественного мнения. Ведь речь шла не просто о столкновении между полицией и сельскими «абитанами», о стычке, в которой потерпели поражение агенты властей и королевские волонтеры. Гораздо важнее было другое: в стране объявился Жан Безымянный! Полицеймейстер Джильберт Аргал, извещенный о его присутствии на ферме, хотел, чтобы его там схватили. Арест произвести не удалось: человек, в котором воплотились чаяния патриотов, остался на свободе, и у всех было предчувствие, что в самое ближайшее время он сумеет этой свободой воспользоваться.

Где укрылся Жан Безымянный после того, как покинул «Шипоган»? Самые активные, старательные, тщательные поиски ни к чему не привели. Однако Рип, хотя и обескураженный неудачей, не терял надежды взять реванш[180]. Кроме личной выгоды, на карту была поставлена честь фирмы. Он будет играть эту партию до тех, пор, пока не выиграет. Правительство знало, какой позиции придерживаться: оно не лишило его своего доверия и не скупилось на поощрения. Теперь Рип знал молодого патриота в лицо и мог преследовать его не вслепую.

После его неудачного вторжения на «Шипоган» прошло две недели. Подходил к концу октябрь, а Рип, несмотря на все старания, еще не добился никакого результата.

Впрочем, вот что произошло после стычки на ферме. На следующий день Том Арше счел необходимым покинуть «Шипоган». По возможности приведя в порядок наиболее неотложные дела, он вместе со старшими сыновьями ушел в глубь лесов графства Лапрери и, перейдя американскую границу, укрылся в одной из приграничных деревень, в нетерпении ожидая, какой оборот примут события. В деревушке Сент-Олбанс, расположенной на берегу озера Шамплен, он был в полной безопасности: здесь агенты Джильберта Аргала не могли до него добраться.

Если национальное движение, подготовленное Жаном Безымянным, одержит верх, если Канада, обретя автономию, освободится от англосаксонского владычества, Том Арше спокойно вернется в «Шипоган». Если же, наоборот, восстание потерпит неудачу, то оставалась надежда, что со временем последует амнистия для участников всех акций и все мало-помалу забудется.

В любом случае на ферме оставалась жена — настоящая хозяйка. В зимний сезон, когда полевые работы прекращены, интересы де Водреля нисколько не пострадают, если управлять делами будет Катерина Арше.

Пьер же с братьями собирались по-прежнему промышлять охотой на соседних с канадской колонией территориях. Весьма вероятно, что через полгода ничто не помешает им снова приняться за рыбную ловлю на реке Св. Лаврентия.

Том Арше поступил весьма предусмотрительно, укрывшись в надежном месте. «Шипоган» через двадцать четыре часа был занят отрядом регулярных войск, прибывшим из Монреаля. Катерина Арше, которой уже не приходилось опасаться за судьбу мужа и старших сыновей, непосредственно замешанных в деле, легко смирилась с этим. В сущности, полиция, которую генерал-губернатор держал в правилах снисхождения и гибкости, не приняла против нее никаких карательных мер. А энергичная женщина сумела заставить жандармов уважительно относиться к ней самой и к ее домашним.

За виллой «Монкальм» власти также установили наблюдение, хотя и не заняли ее. А потому де Водрель, сознавая, что открыто держал сторону молодого изгнанника, остерегся возвращаться в свой дом на острове Иисуса. Приказ о его аресте уже был отдан полицеймейстером Джильбертом Аргалом. Если бы он не бежал, его заключили бы в монреальскую тюрьму, и тогда он не смог бы занять свое место в рядах восставших. Где он укрылся? Конечно, у одного из своих политических единомышленников, однако никто не должен был знать, чей дом дает ему приют.

Клара де Водрель возвратилась на виллу «Монкальм» одна. Оттуда она могла связываться с Винсентом Годжем, Фарраном, Клерком и Грамоном. Что касается Жана Безымянного, то ей было известно, что он находится в полной безопасности у своей матери в Сен-Шарле. Несколько раз, через надежных друзей, она получала от него письма. И хотя Жан писал ей только о политических делах, она прекрасно знала, что в сердце молодого патриота живет иное чувство.

Теперь остается сказать, что стало с мэтром Ником и его клерком.

Читатели помнят о том, какое участие приняли гуроны в событиях на ферме «Шипоган». Без их вмешательства волонтеры не были бы оттеснены и Жан Безымянный попал бы в руки агентов Рипа.

Но кто спровоцировал это вмешательство махоганов? Неужели тихий нотариус из Монреаля? Нет, конечно, все его усилия были направлены лишь на то, чтобы помешать кровопролитию. Он и в свалку бросился лишь затем, чтобы удержать враждующие стороны. Тут-то и ринулись в бой воины Вальгатты, но исключительно потому, что Никола Сагамору, схваченному осаждавшими, угрожала опасность. Вполне естественно, что индейские воины решили защитить своего вождя. Правда, это привело к отступлению, а потом и к бегству отряда, намеревавшегося было взломать двери дома. И здесь, как пить дать, можно было объявить мэтра Ника ответственным за подобную развязку: ему приходилось опасаться, и не без основания, что именно так и решат власть предержащие.

Из этого следовало, что почтенный нотариус имел повод считать себя серьезно скомпрометированным в самой обычной драке при исполнении ареста, который никак его не касался.

А потому, отнюдь не собираясь возвращаться к себе в монреальскую контору, пока не уляжется вся эта кутерьма, он без труда позволил увести себя в деревню Вальгатта, в вигвам своих предков. Контору, таким образом, пришлось на время закрыть, и сколько это продолжится, сказать было трудно. Пострадают клиенты, старая Долли будет в отчаянии. Но что делать? Лучше быть Никола Сагамором в махоганском племени, чем мэтром Ником, содержащимся в монреальской тюрьме по обвинению в оказании сопротивления властям.

Само собой разумеется, что Лионель последовал за своим хозяином в эту индейскую деревню, затерянную в густых лесах графства Лапрери. Он, кстати сказать, отчаянно дрался с волонтерами и не мог бы избежать наказания. Но если мэтр Ник втихомолку горевал, то Лионель ликовал от такого поворота дела. Он совсем не жалел о том, что сражался за Жана Безымянного, прославленного героя франко-канадского народа. Он даже надеялся, что дело этим не кончится и что индейцы выступят на стороне повстанцев. Мэтр Ник не был больше мэтром Ником — он стал вождем гуронов. Лионель не был больше младшим клерком — он был правой рукой последнего из сагаморов.

Приходилось, конечно, опасаться, что генерал-губернатор захочет наказать махоганов за вмешательство в события на ферме «Шипоган». Но осторожность подсказала лорду Госфорду, что расправа с махоганами могла дать индейским племенам повод прийти на помощь своим собратьям, а массовые выступления были бы нежелательным осложнением в нынешних условиях. Вследствие этого лорд Госфорд счел благоразумным не преследовать ни воинов Вальгатты, ни их нового вождя, призванного стать во главе племени по праву наследия. Мэтра Ника, а также и Лионеля никто не потревожил в их убежище.

К тому же лорду Госфорду приходилось чрезвычайно внимательно следить за происками сторонников реформ, которые продолжали вести агитацию в приходах Верхней и Нижней Канады. Монреальский округ подлежал особо тщательному наблюдению полиции. Выступление повстанцев ожидалось в приходах, смежных с графством Ришелье. Были приняты меры для подавления выступления в самом начале, если не удастся предупредить его. Солдаты королевской армии, которыми мог располагать Джон Кольборн, разбили свои лагеря на территории графства Монреаль и соседних с ним графств. Таким образом, борьба обещала быть очень трудной, но это не могло остановить сторонников реформ. Дело нации, полагали они, поднимет на борьбу всю массу франко-канадцев. С тех пор как на ферме «Шипоган» объявился Жан Безымянный, они ждали лишь сигнала, чтобы взяться за оружие. Если народный герой такого сигнала еще не дал, то потому только, что антилиберальные решения, к которым, как он предвидел, прибегнет британский кабинет, до сих пор еще не последовали.