— Мой брат не должен колебаться. Кровь махоганов течет в его жилах и вменяет ему права и обязанности, отринуть которые он не может...

— Права!.. Права еще туда-сюда! — пробормотал мэтр Ник. — Но обязанности...

— Он согласен? — вопросил индеец.

— Согласен ли он? — воскликнул Лионель. — Конечно, да! И в доказательство этого ему надо сейчас же облачиться в плащ вождя сагаморов!..

— Да замолчит ли, наконец, этот дурак? — процедил сквозь зубы мэтр Ник.

С каким удовольствием всегда мирный нотариус укротил бы неистовый пыл своего клерка хорошим пинком!

Де Водрель прекрасно понял, что мэтр Ник хочет выиграть время. А потому, обратясь к индейцу, он сказал ему, что потомок сагаморов, разумеется, и не помышляет уклониться от обязанностей, предписываемых ему его происхождением. Но несколько дней, а быть может, и недель, ему понадобится на то, чтобы уладить свои дела в Монреале. Таким образом, ему следует дать время.

— Это разумно, — ответил индеец, — и поскольку мой брат согласен, то пусть в знак своего согласия он примет томагавк Великого вождя, призванного Вакондой охотиться в обетованной земле, и пусть он заткнет его за пояс!

Мэтр Ник вынужден был взять это излюбленное оружие индейских племен и, окончательно смутившись, потому что на нем не было никакого пояса, он самым жалким образом водрузил его на плечо.

Тут депутация издала традиционный возглас туземцев Дальнего Запада «хуг!» — восклицание одобрения, общеупотребительное на языке индейцев.

Лионель не мог прийти в себя от радости, хотя ему и показалось, что хозяин находится в очень затруднительном положении и ему не миновать насмешек братии канадских нотариусов. В своем поэтическом воображении юноши уже представлялось его новое призвание — прославлять великие подвиги махоганов и переложить на лирические стихи военный гимн сагаморов, и он заранее беспокоился, что ему будет трудно подобрать рифмы к слову «томагавк».

Гуроны собрались было удалиться, сокрушаясь о том, что из-за своих обязанностей мэтр Ник не может тотчас покинуть ферму и следовать с ними, когда Катерине пришла в голову мысль, за которую нотариус вряд ли был ей благодарен.

— Махоганы, — сказала она, — мы собрались сегодня здесь, на ферме «Шипоган», по случаю свадебного торжества. Не желаете ли вы остаться с нами вместе с вашим новым вождем? Мы предлагаем вам свое гостеприимство, а завтра вы примете участие в празднестве, на котором Никола Сагамор займет самое почетное место!

Когда Катерина Арше высказала такое любезное предложение, раздался взрыв рукоплесканий, и он повторился еще громче, когда махоганы приняли приглашение, сделанное от чистого сердца.

Что же касается Тома Арше, то ему пришлось лишь добавить на свадебный стол полсотни приборов, что не явилось для него затруднительным, ибо зала могла вместить и больше сотрапезников.

А мэтру Нику пришлось смириться (что еще ему оставалось делать?), и воины его племени, которых он с радостью послал бы к черту, окружили его тесной толпой.

Весь вечер потом были танцы, мальчики и девочки пустились во все тяжкие, как говорят в Канаде, и больше всего танцевали в кружок на французский манер, под веселый припев:

а также отплясывали «scotch reels»[175] шотландского происхождения, который был в большой моде в начале столетия.

Так закончился второй праздничный день на ферме «Шипоган».

Настал главный и последний день празднеств, доставивших столько радости хозяевам «Шипогана». После того как накануне утром в присутствии официального представителя гражданского права был торжественно заключен брак Розы Арше и Бернара Микелона, обряд бракосочетания должен был состояться в церкви. После этого, в полдень, за свадебным столом должны были собраться все гости, число которых значительно возросло ввиду уже известных читателю обстоятельств. Поистине с торжествами пора уже было кончать, иначе все графства Лапрери и даже весь Монреальский округ явились бы к гостеприимному столу Тома Арше.

А назавтра всех ждало расставание. Де Водрели возвратятся на виллу «Монкальм». Жан покинет ферму и, несомненно, появится снова лишь в тот день, когда придет время встать во главе сторонников реформ. Его товарищи по «Шамплену» будут по-прежнему заниматься промыслом «лесных бродяг», как и каждую зиму, ожидая часа, когда им надо будет присоединиться к своему названому брату, а остальное семейство снова примется за обычную работу на ферме. Что до гуронов, то они возвратятся в свою деревню Вальгатту, где племя собиралось устроить Никола Сагамору торжественную встречу, когда он явится в первый раз выкурить трубку у костра своих предков.

Как убедился читатель, мэтр Ник был донельзя мало польщен почестями, объектом которых оказался. Твердо решив не менять своей конторы на вигвам вождя племени, он поговорил об этом с де Водрелями и Томасом Арше. Нотариус был так ошарашен приключившимся с ним, что тем было очень трудно удержаться от смеха, глядя на него.

— Вам легко шутить! — повторял он. — Сразу видно, что у вас нет трона, готового вас поглотить!

— Любезный Ник, не надо принимать это всерьез! — отвечал де Водрель.

— А как же иначе это принимать?

— Эти славные люди не будут настаивать, когда поймут, что у вас нет никакой охоты поселяться в вигваме махоганов!

— О, вы их совсем не знаете! — восклицал мэтр Ник. — Они — да не будут настаивать! Да меня разыщут даже в Монреале!.. Они будут устраивать сборища, уйти от которых мне не удастся!.. Будут осаждать мои двери!.. А что скажет моя старая Долли? Да, не исключено, что, в конце концов, мне придется напялить на ноги мокасины и нацепить на голову перья!

И этот славный человек, которому было вовсе не до смеха, не выдерживал и начинал хохотать сам вместе с собеседниками.

Но всего труднее ему было со своим клерком. Лионель из юношеского озорства обращался с ним так, будто тот уже стал преемником покойного вождя гуронов. Он больше не называл его мэтром Ником, говорил о нем лишь в третьем лице, подражая напыщенному слогу индейцев, и предложил ему называться, как это подобает всякому воину прерий, на выбор — либо «Лосиным Рогом», либо «Хитрой Ящерицей», что было ничуть не хуже «Соколиного Глаза» и «Длинного Карабина»!

К одиннадцати часам во дворе фермы опять составилась процессия, которая должна была сопровождать молодых в церковь. Это было красивое зрелище, достойное вдохновения юного поэта, но муза Лионеля была отныне нацелена на более высокие материи.

Шествие возглавляли Бернар Микелон и Роза Арше, державшие друг друга за мизинцы, оба сияющие и прелестные. Затем отец и дочь де Водрели с Жаном; за ними — отцы и матери, братья и сестры новобрачных; наконец, мэтр Ник с клерком, сопровождаемые толпой гуронов. Нотариусу не удалось уклониться от этой чести. К величайшему сожалению Лионеля, на хозяине недоставало индейского облачения, татуировки на теле и раскраски на лице, чтобы он мог вполне достойно представлять род сагаморов.

Церемония совершилась со всей пышностью, подобающей положению семейства Арше в округе. Звонили большие колокола, было много песнопений и молитв, громко палили из ружей. В оглушительном концерте ружейных выстрелов приняли участие и гуроны; действовали они так кстати и так слаженно, что им не преминул бы поаплодировать Натаниэль Бампо, знаменитый друг могикан.

Из церкви шествие, растянувшись в большую процессию, возвратилось на ферму. На сей раз, Роза Микелон шла с мужем под руку. Ничто не нарушало безмятежности лучезарного утра.

Потом все разбрелись кто куда. Быть может, только мэтру Нику пришлось испытать некоторые затруднения, когда ему захотелось оставить ненадолго своих братьев гуронов, чтобы свободно вздохнуть в обществе друзей канадцев. Еще более жалкий, чем накануне, он твердил де Водрелю: