Лапид удалился выполнять поручение хозяина.
- Разумно ли я поступаю? — спрашивал сам себя Демарат. — Доверить свою жизнь презренному илоту, который ненавидит меня и предаст без промедленья! Впрочем, он слишком глуп, чтобы понять, что от него будет зависеть моя жизнь. И труслив к тому же, как все илоты. Он побоится ослушаться меня. Кроме того, он жаден и польстится на награду. Рабы предпочитают иметь верную награду в руках, чем рисковать, рассчитывая на большее, как поступают только свободнорождённые эллины. Жадность и трусость рабов всё же превосходят их ненависть к нам. Ещё я обещал сделать его старшим. А рабы ничего гак страстно не желают, как властвовать над себе подобными. Но всё же это очень рискованно.
Он взял вощёную дощечку и начал писать по воску заострённой палочкой для письма. Закончив, он связал дощечки вместе и запечатал.
Демарат снова задумался, затем решительно распечатал дощечки и поспешно стер надпись с вощёной поверхности. Подумав ещё немного, он соскрёб весь воск с дощечки, взял один из персидских кинжалов, острых, как бритва, и концом его процарапал на гладкой поверхности дощечки своё сообщение — о готовящемся нападении персов. Затем надпись поверху залил воском, предварительно растопив его, и снова запечатал письмо своей печатью. Он, правда, засомневался, смогут ли в Спарте понять его хитрость, но решил положиться на догадливость своих соотечественников. Во всяком случае, другого способа известить их у него не было.
Едва он закончил, вошёл Лапид. Демарат вручил ему письмо, деньги и охранную грамоту, которую приказал раздобыть Фамасию, обеспечивающую самый благоприятный режим на царских дорогах. Лапид немедленно отправился в путь.
Между тем Ксеркс готовился к походу. Казалось, вся Азия пришла в движение, вооружаясь против крошечной Эллады. Одни народы должны были снаряжать корабли, другим надлежало выставить пеших воинов, третьим — конницу, четвёртым — продовольствие и снаряжение. Кампания планировалась тщательно. Ксеркс и его военачальники старались предусмотреть все неожиданности, учитывая печальные уроки прошлого. Трагедия, постигшая персидский флот у афонских берегов ещё в царствование Дария, оставила глубокий след в сердцах персов. Ведь тогда из-за внезапно обрушившегося порыва северо-восточного ветра погиб почти весь царский флот — триста кораблей разбилось об афонские скалы. В волнах погибло двадцать тысяч человек. Причём гибель их была ужасна. Часть их потонула, часть замёрзла в воде, а большинство пожрали хищные рыбы, которыми изобилуют афонские воды. Поэтому решено было больше так не рисковать. Ещё Дарий, готовясь к войне, велел прорыть афонский канал в районе узкого перешейка, соединяющего полуостров с материком. Теперь эти работы спешно возобновились. Бичами сгонялись сюда разные народы. Жители самого Афона также должны были помогать в работах. Одни работники приходили на смену другим. Работы велись без перерыва — и днём и ночью. Знатные персы Бубар и Артахей, поставленные руководить этими работами, установили такой порядок: разделив на отдельные участки предполагаемый канал, они распределили их между разными народностями, обозначили прямую линию по канатам и все одновременно начали копать.
Демарат пытался объяснить, что это бессмысленная трата сил, что можно было с гораздо меньшими усилиями перетащить суда через перешеек волоком, но Ксерксу нужны были грандиозные свершения. Теперь, когда было решено отправиться в поход, он увлёкся этой затеей. Ему нравилось, что по одному его мановению огромные массы людей пришли в движение. Ему хотелось, как подлинному богу, повелевать стихиям, покорить и саму природу. Уже в Вавилоне проявилось это непомерное властолюбие юного царя: после взятия мятежного города, он повелел изменить русло Евфрата. Царская диадема совершенно вскружила ему голову.
Тем же строительным бригадам было поручено построить мост через реку Стримон, которая служила восточной границей Македонии. Для финикийцев и египтян было специальное ответственное задание: им предстояло возвести понтонный мост через Геллеспонт. Этому предприятию Ксеркс уделял особое внимание, веря в оракул, представленный ему Ономакритом. Египтяне и финикийцы должны были заготовить достаточное количество волокна сирийского папируса и белого финикийского льна для изготовления канатов, которыми предполагалось скреплять понтонные мосты. Кроме этой задачи на тех же финикиян и египтян было возложено строительство продовольственных баз в пяти опорных пунктах по дороге от Геллеспонта до Македонии, чтобы войско не испытывало нужды ни в чём. Со всех концов государства в эти житницы стали доставлять муку и масло.
Между тем сухопутные войска со всех концов необъятной персидской державы стекались в городок Криталлы, что находится в Каппадокии. Именно гам было назначено общее место сбора. К весне городок наполнился множеством военных. По всем окрестностям расположились лагеря самых разных азиатских народов, так что этот крошечный городок на несколько недель превратился в миниатюрный Вавилон, в котором оказались перемешаны множество племён.
Ксеркс провёл смотр своих войск и наградил наиболее расторопных из сатрапов. Не мешкая, он двинулся в путь. Они переправились через реку Галис, вступили во Фригию и вскоре достигли Келены, города, знаменитого тем, что здесь находится исток извилистого Меандра.
Здесь в это самое время жил лидиец Пифий, друг царя Дария, отца Ксеркса. Поговаривали, что лидиец самый богатый человек в Азии посте персидского царя. Дарию он подарил однажды платан и виноградную лозу из золота. Царь, правда, тоже не остался в долгу, щедро наградив Пифия, в результате чего состояние лидийца ещё более возросло.
Задолго до прихода Ксеркса в Келены начал Пифий готовиться к приёму высокого гостя, распорядившись из всех своих имений свозить хлеб, быков, овец, масло и вина. Когда войско вошло в город, Пифий приготовил щедрое угощение для всех. Вечером он устроил грандиозный пир для царя и его сатрапов. В чертогах, сияющих серебром и золотом, среди шёлковых завес и подушек они почувствовали себя снова дома — будто бы вновь пировали в Сузах. Во время пира Пифий торжественно заявил:
- Владыка и повелитель, я не хочу скрывать от тебя размеры своего имущества. Но так как я его точно знаю, то поведаю тебе. Как только узнал я, что ты собираешься в поход на Элладу, так решил сосчитать своё состояние — денежные средства, чтобы дать тебе денег на ведение войны. После подсчёта я обнаружил, что у меня две тысячи талантов серебра и четыре миллиона. Дариевых статеров золотом без семи тысяч. Все эти деньги я приношу тебе в дар. Самому же мне достаточно средств на жизнь от моих рабов и поместий.
Воцарилось молчание. Придворные с завистью смотрели на лидийца, ожидая реакции Ксеркса. Царь остался весьма доволен словами Пифия. В ответ он сказал:
- Мой дорогой Пифий! С тех пор как я покинул Сузы, я не встретил ни одного человека, который бы захотел добровольно оказать гостеприимство мне и моему войску. И уж тем более никто не объявил мне о готовности пожертвовать деньги на ведение войны, кроме тебя. За это я желаю наградить тебя по-царски. Я нарекаю тебя моим гостеприимцем и восполню из моего собственного достояния те семь тысяч статеров, которых не хватает у тебя до четырёх миллионов, чтобы сумма была полной и число стало круглым. Владей же сам своим богатством, которое ты приобрёл, и будь всегда таким, как сейчас, и тебе никогда не придётся раскаиваться.
Все как будто на едином дыхании выдохнули воздух, возгласами и одобрительными репликами выражая восхищение, как щедростью Пифия, так и царя. Демарат с интересом рассматривал этого маленького юркого человечка, который так умел угождать царям. Он пытался, но так и не мог понять, что им двигало — холодный расчёт или искренняя преданность? «Во всяком случае, — подумал спартанец, — он достоин уважения, как человек с размахом, и не жадный. Деньги часто приходят к тому, кто ими не дорожит». Демарат и сам был предметом зависти многих придворных. Количество городов и областей, которые пожертвовал ему Дарий, Ксеркс удвоил, как только стал царём, что делало его одним из самых богатых людей в государстве. Он мог бы иметь при желании и втрое больше. Но Демарат не видел никакого смысла во всех этих богатствах. Сыновья его были далеко, и он не знал, смогут ли они когда-нибудь наследовать ему. Самому ему требовалось совсем немного. Он ненавидел роскошь и всяческие излишества. Он с удовольствием бы избавился от части своего имущества, подарив кому-нибудь, но не решался, потому что это могло не понравиться царю. Чем дольше он жил при персидском дворе, тем больше чувствовал свою чужеродность в этом варварском мире.
