Живет она в двухкомнатной квартире. Вторая комната была на запоре.

— Эта?

Вместо ответа она провела меня в свою комнату и ушла на кухню. Я осмотрелся. Сумрачно. Старая широкая мебель. Все подержано. Кресла, диван, шкаф — все в чехлах. Затхло и ветхо. Я тронул стул: он «ожил», заелозил. Я уселся на краешек и старался не двигаться.

За чаем она жаловалась на бедность, мол, не на что жить. Работала кассиршей, обвинили в воровстве — господи, как только у людей язык повернулся. Завистники, им надо было изжить ее. Директор на свободное место пристроил любовницу. «Уж я-то боролась, но ты же знаешь, пока в лапу не дашь, никто и разговаривать не будет. Теперь обещают, правда, в другом магазине, но это не скоро, примерно через месяц». И без всякого перехода сказала: «А ты мне понравился. Вижу — порядочный человек. Я тебя пропишу, жилплощадь будет — все у тебя будет».

— А где я буду жить?

— Где хочешь. В той комнате хочешь — живи в той комнате. Но какая разница — здесь тебе тоже никто не помешает. Я как мышка, живу тихо. Будешь давать рублей 25 — больше я с тебя не возьму.

— Речь может идти только о комнате.

— Пожалуйста, что мне жалко? Но надо подождать. Комната не моя — соседа, вот появится и устроим. Пока поживешь здесь. Я же тебе мать, что ты меня стесняешься? Ну, буду я на кухне спать — легче тебе будет? Вот кровать — спи на кровати, я на раскладушке, я же тебе говорю: как хочешь.

Я наскоро допил чашку горячего плохо заваренного чая и встал.

— Спасибо. В общем, нужна комната.

— Когда придешь? У тебя есть друг? Приходи с другом — живите вместе.

Через пару дней я пришел к ней с Валерой. Мы решили снять комнату на двоих. Принесли нашей благодетельнице конфет, поставила она нам розетки с вареньем. Разговор протекал в том же духе. Стало ясно: на комнату она никаких прав не имеет, А жить вместе с ней, с мышкой, нам не очень светило.

— Не хотите, другие найдутся.

Потом вдруг вспомнила:

— Да, ребята, одолжите взаймы. Завтра заложу янтарные бусы, вот они, сейчас достану, настоящий янтарь — им же цены нет, а деньги я верну, завтра же.

— Сколько?

— Давайте сколько есть. За квартиру за полгода не плачено.

У меня было рублей пять, Валера вытащил пятнадцать.

— И все? А что же я покушаю? Вот мы чай пили — у меня и заварки не осталось.

Я выгреб мелочь и ссыпал ей на ладонь.

Выскочили мы как угорелые. Еще немного и она бы нас раздела. У подъезда остановились. Валера посмотрел на меня, я — на Валеру:

— Не отдаст.

— Лопухи.

Я звонил ей и через два дня и через две недели. Начал пугать судом и грозил Валерой. Он, мол, идет к вам и собирает камни — будет бить ваши стекла.

— Валера? На порог не пушу. Ничего я у него не брала. Я только с тобой дело имела. Какой неприятный человек! Он что, в самом деле, твой друг? Нет, он не может быть твоим другом. Ты заходи, а его знать не знаю.

Делать было нечего. Пошел я к ней с разговором. Я мало на что надеялся, но глодало любопытство: с какой мордой встретит.

Она была томной. В комнате стоял полумрак. Шторы были завешены. Она прислонилась к окну и вполголоса, торопливо говорила. Я пытался вставить и свое слово, но она просила не перебивать, ей сейчас не до этого, это все мелочи, ее волнует другое.

— Хочешь я угощу тебя ванной?

Я не очень сопротивлялся. Я жил тогда в прогнившем деревянном домике. Там был рукомойник. Внизу стояло помойное ведро с мыльной водой. О ванне я мог только мечтать.

Помывшись, я вышел распаренный и раздобревший. На столе был чай. Хозяйка полезла в стол и достала захватанную, когда-то начатую бутылку коньяка.

Неожиданно для себя я тронул ее за крутые бока. Она вывернулась, отошла к окну.

— Как тебе нравится мой бюст?

— Всем бюстам бюст.

— Ты шутишь, но мне говорят, что я хорошо сохранилась. Я поставил чашку и подошел к ней:

— Я этого не заметил.

Она раздвинула штору и обиженно уставилась в окно. Передо мной красовался аппетитный женский торс: узкие плечи и широченным лобастый зад. Я провел рукой по ее спине и остановился на выпирающих окружностях. В ладонь давило тугое, затянутое в пояса тело. И оно позвало меня. Рука моя перебегала с места на место, назойливой мухой отлетала и снова садилась. Женщина опустила голову. Тело ее подалось назад и вверх. Черные кромки трусов выглянули из-под полы. Я коснулся их, ощутил гладкую мякоть тела, руки мои поползли произвольно. Я мял ее тело, как тесто, и плотно прижимался к нему, чувствуя, как разрастается желание, как наброшусь я на эти вздымающиеся холмы, как разметаю в стороны это мясо. Неожиданно она выпрямилась и, оттянув платье, повернулась ко мне лицом.

— Возьми их.

Она откинула плечи и подставила грудь. Туго набитые жиром, груди ее расплылись правильными полушариями размером с голову взрослого человека.

— Ты не ласков. У меня был другой мальчик, у него я была первой. Он каждый день приходил ко мне и целовал сюда.

В постели она повернулась ко мне спиной. Я остался один на один с голым; пылающим глобусом. Она деловито подняла верхнюю ногу. Я с жаром ударил раз, другой и скис. И больше меня не манило. Она фыркнула и проворно соскочила с кровати. Бесстыдно вытерлась тряпкой. Одевались молча. Расстались без слов. Я долго не мог избавиться от омерзения…

… А эта застенчиво перебирает ногами, это — Наташа. Она придерживает желтый льющийся волос, а другой рукой прикрывает тощую грудь. Грудь свою она не любит, стесняется. Лифчик всегда снимала против воли, но была очень благодарна, если ты не замечал ее стыдобы, если, лаская ее, ты не избегал обвисших складок кожи и крупных чувственных сосков.

… В этом городе я был в командировке от общества «Знание». Только что прочитал лекцию на заводе, и мы с Людмилой Ивановной спешили в областную библиотеку. Мы опаздывали. Бегом ринулись от машины, бегом, раздеваясь на ходу, пересекли холл, простучали на второй этаж, третий и вдруг на площадке четвертого этажа, меня останавливают большие серые глаза.

— Мы, наверное, вас ждем? — спросили они, улыбаясь.

— Да, извините, я вас очень подвел?

Девушка показала на сгрудившихся людей, на серый туман табачного дыма, на гомон мужских и женских голосов. Мы прошли в зал и через несколько минут лекция началась.

Большие серые глаза тихо лучились в начале первого ряда. Я посматривал на них и делал маленькие открытия. Сначала заметил, что они не просто серые, а голубоватые. Потом мне показалось, что они не соразмерны ее лицу, слишком огромны для тонкого и нежного лица. Наконец, я увидел ее всю, немного щуплую, но стройную симпатичную девушку, и когда спускался со сцены, был уверен, что вижу ее не в последний раз.

Я пригласил ее поужинать, но с нами была Людмила Ивановна, треугольник получился довольно натянутым, мы долго не могли решить, куда пойдем, зачем пойдем, втроем ли, порознь. Конечно, они были не прочь посидеть, но роли были слишком неясны, и женщины осторожничали. Я предложил идти ко мне, в гостиницу. Но и в номере они держались скованно, Разговор не получался. Вдвоем им было тесно здесь, но кто та, которая должна уйти первой? Люда, спасибо ей, догадалась.

— Я должна отлучиться. Я позвоню вам.

Мы дружно засуетились. Жаль, что она нас покидает, надеемся ненадолго; она должна обязательно, обязательно вернуться. Через полчаса Люда позвонила и сказала, что извиняется, но прийти не сможет. Нет, я не хотел ее извинять. Так не годится, вот и Наташа засобиралась. Люда, как могла, успокаивала меня.

Мы остались одни. Муж-геолог. Любит свою профессию, вечно мотается по тайге. Наверное, они скоро разойдутся, но фактически они уже в разводе. Она малохольно повествовала о себе, я — теребил ее тонкие длинные пальцы. Она была хрупкой и нежной. Мне было тепло и уютно с ней. Слова ее таяли на губах, но я уже не вникал в них. Я льнул к ней, и голова кружилась от ее полушепота. В комнате горела настольная лампа. Густой сумрак скрадывал убогую конкретность гостиничного номера. От шумного, пестрого дня остался только освещенный край стола, да мы с Наташей.