Хотя итальянская речь была непонятна, в разговоре мелькали имена Машиных друзей Алессандро и Марии–Стеллы, которые со своими детьми зимой жили в Москве, а сейчас вернулись на летние каникулы домой под Флоренцию. Упоминалось знакомое слово «комунита». Артур уже знал, это означает «община», знал, что Маша в Москве регулярно посещает подобную «комунита» при костёле. Не раз она с присущей ей настырностью пыталась увлечь туда и его, пока Донато не пресёк эти попытки, напомнив ей, что нет ничего отвратительней, чем лишать человека духовной свободы.
«А вдруг они все‑таки сговорились? — подумал Артур. — И во спасение моей грешной души будут таскать меня по своим общинам…»
…Впереди за тёмными силуэтами деревьев замелькали огни. Машина проехала мимо проволочной изгороди, нырнула в раскрытые ворота, около которых стоял человек, и покатила в тоннеле из сплетённых виноградных лоз к освещённому пространству перед сельским домом.
Здесь у накрытого длинного стола ждали люди. Услышав призывные гудки Донато, они вскочили со своих мест, ринулись навстречу машине.
Артур вышел вслед за своими спутниками и ощутил, что наконец оказался в Италии. Из темноты слышался стрёкот цикад. Справа и слева из- под густого покрова листвы свисали тяжёлые виноградные грозди.
Потом он сидел за столом между Донато и Машей, перед ним мелькали загорелые руки женщин, приносящих из кухни то скворчащие сковороды с сосисочками из конины, то противни с пиццей, то бутыли молодого вина, то корзины с фруктами, то тарелки с нарезанными ломтями арбуза.
А напротив, по другую сторону стола, сидели и лакомились дети тех, кто все это приготовил. Одна крохотная девочка робко пододвинула к Артуру плоское блюдо с горкой неизвестных ему плодов.
— Грацие, — сказал Артур. — Спасибо.
Плоды были желтоватые, овальные, как гусиные яйца. Вкусные, дивно ароматные.
— Это фрукт кактуса опунции, очищенный от колючек, — объяснил Донато. — У нас называют «фики д'индиа».
«Где я все это уже видел? — подумал Артур, глядя на резную виноградную листву, на сверкающие глаза детей, на бутыли, на все это изобилие. Вспомнились московские антикварные магазины давней, послевоенной поры. Тогда там можно было видеть, а богатому человеку и купить, старинные картины итальянских мастеров, изображавших подобные пиры простых людей.
В конце трапезы женщины вынесли из дома гитару, тоже подсели к столу. Вместе с мужьями, детьми, Донато, Машей все запели. Это был гимн Тому, Кто действительно был к ним щедр и милостив.
И к Артуру тоже.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Колокола били близко, совсем рядом. Казалось, над самым ухом. Они определённо вызванивали какую‑то музыкальную фразу. Повторяли и повторяли её.
Наконец, смолкли. И Артуру удалось снова заснуть.
Вчера, когда дон Донато ввёл его в эту комнату, шёл уже первый час ночи.
…Вырванная фарами из темноты ослепительно белая стена, открывшийся за ней уставленный спящими машинами проулок, обширный двор, подъезд белого с синим дома, лестница на второй этаж, какая‑то женщина уводит Машу направо по длинному коридору — все это происходило как во сне.
Оставшись один в комнате, Артур хотел было сразу повалиться в кровать, благо она была заботливо застелена, угол одеяла гостеприимно откинут.
Он погасил свет. Но прежде чем раздеться, подошёл к окну, потянул за шнур. Металлические жалюзи с треском поднялись.
В первую секунду ему показалось, что произошло чудо: зрение полностью восстановилось.
В черноте неба открылся парад звёзд. Артур видел созвездие Большой Медведицы, видел крест Ориона, Кассиопею… А в центре небосвода висела неизвестная желтоватая планета.
Из раскрытого окна тянуло ночной свежестью.
Торцом к окну стоял письменный стол. Вдоль противоположной от кровати стены тускло поблёскивали застеклённые двери книжного шкафа. Артур наугад вытащил одну из книг, подсел к письменному столу, включил настольную лампу.
Буковки в тексте едва различались. Может быть оттого, что книга была на итальянском языке. Он выхватил из своей сумки лупу, записную книжку с авторучкой. Вывел на первой страничке — «Италия».
Смутно, как сквозь пелену тумана, виднелось это слово… Чуда не произошло.
Артур снова подошёл к окну. Звезды все так же сияли в ночи. И он понял, в чём дело: здесь, в маленьком южном городе небо не засвечено миллионами фонарей, как в Москве, и только поэтому он снова увидел звезды, правда, лишь самые крупные.
…Он сидел у окна, машинально перелистывал книгу. В ней оказалось много цветных иллюстраций. Сквозь лупу Артур увидел среди других картинок фрагмент микельанджеловой росписи Сикстинской капеллы — Бог протягивает руку человеку.
Из окна дуло. Он сидел, утопив лицо в ладонях.
Потом пододвинул к себе записную книжку, и после той страницы, где было выведено «Италия», стал писать:
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
«13 авг. Не знаю, каков замысел Бога. Но в том, что Он счёл нужным так ограничить мою самостоятельность, прислать ко мне Машу, а затем и дона Донато, в том, что сейчас я после московского ада вдруг оказался в Италии, в Барлетте, в этой комнате — скрыт смысл. Которого я не понимаю.
Другие могут свободно передвигаться, все видеть. За что мне нанесён двойной удар? Неужели я хуже многих ?
Так или иначе, зачем‑то Он привёл меня сюда. Не остаётся ничего, кроме как внимать тому, что происходит. Буду стараться в конце каждого дня по горячим следам записывать, пытаться понять. Из‑за своих бед я давно потерял бдительность души. Кажущийся хаос звёздного неба — несомненно изнанка какого‑то узора. Так же и с человеческой жизнью.
Но сейчас не об Италии. Из головы не идёт мой отец, папа, снившийся мне в ту ночь накануне последней поездки в клинику Гельмгольца.
Конечно я не вспомнил как и в каких обстоятельствах он снился. Да и не в этом дело. Сегодня я здесь, в Барлетте, можно сказать, наслаждаюсь жизнью. Ах, как грызёт чувство вины перед бедным моим отцом, папой. Особенно за тот декабрьский вечер 82 или 83 года, когда я поддался на уговоры, отпустил его с приехавшей за ним активисткой из Текстильного института, где он состоял на партийном учёте, на отчётно–выборное собрание.
Мой старик, больной, беспомощный, с катарактой на глазах, нужен был им «для кворума». Квакающее слово.
Она обещала доставить его обратно. Но бросила после собрания. И отец потерялся, сначала в коридорах и на этажах института, потом в метро. Заплаканный, как ребёнок, возник у подъезда, где я его ждал, лишь в первом часу ночи. Господи, сохрани и помилуй отца моего, не успевшего при жизни встретиться с Богом…
Итак, сегодня утром я был ещё в Москве…»
Он конспективно записал события прошедшего дня. Помолился. Лёг.
…Смутное воспоминание о рассветном перезвоне колоколов, обнаруженная у письменного стола сумка с его вещами, очевидно принесённая Машей, то, что на часах было уже половина десятого — все это вызвало у Артура чувство виноватости.
Из коридора не доносилось ни звука.
Он принял душ, переоделся во все чистое. И отправился на разведку.
По тёмному, без окон, коридору шёл мимо закрытых дверей, мимо столика с телефонным аппаратом. В самом конце дверь была открыта настежь, и Артур оказался в столовой.
На краю большого, застланного скатертью стола, стоял чайный прибор, картонная коробка с пакетиками чая «пиквик». Рядом лежала Машина записка. «Мы с Донато внизу на службе. Холодильник полон продуктов. Донато велел брать. За вами после десяти приедет РАФАЭЛЬ. Отвезёт на море.»
Экзотическое имя породил в воображении Артура образ некоего итальянского ангела.
И одновременно он понял, отчего возникло чувство виноватости: рассветные колокола безусловно призывали в храм на католическую мессу, куда он при всей симпатии к дону Донато, ходить не собирался, о чём ещё в Москве заявил Маше.
Артур вскипятил на газовой плите воду в кастрюльке с длинной ручкой, заварил в чашке пакетик чая. Соваться в холодильник было неловко.
