— Требует у бабушки и дедушки кока–колу, лимонад, пиццу, мороженное с ананасом и шоколадное яйцо, — перевела Маша.

Все это было тотчас принесено на подносе официантом.

Малыш первым делом накинулся на пиццу, запивая её кока–колой.

— Буоно! — вопил он, поглядывая то на мороженное, то на пузырящийся в бокале лимонад.

Бабушка и дедушка не взяли себе ничего и с немым восхищением наблюдали за тем, как он угощается.

— Нам пора, — сказала Маша. — Будет неприлично, если я возьму этот зонтик на память? Смотрите, какой крохотный.

Но Артур смотрел на бабушку. Она плакала, стараясь скрыть слезы.

«Почему подробности чужой жизни, чужого горя так цепляют меня, навсегда остаются в памяти?» — думал Артур, когда вместе с Машей шагал через сутолоку площади обратно к вокзалу.

И потом в полупустом вагоне второго класса Артура продолжала преследовать мысль о самодостаточности жизни, таинственной значительности её казалось бы самых заурядных подробностей.

…Пожилой кондуктор в темно–синей форме, вошедший в купе пробить компостером билеты; щеголеватый парень, кативший по коридору тележку с напитками и сэндвичами, вопросительно остановившийся на миг у раскрытой двери; севшая в Пезаро длинноволосая девица с чемоданом, почему‑то устроившаяся на откидном сиденье в коридоре. Она была одета в спадающие джинсы и короткую маечку, отчего живот оставался обнажённым.

Всё, что происходило вблизи, Артур все‑таки видел. Его не покидало ощущение драгоценности этих жизней, имеющих право быть такими, как они есть. Без похвалы с его стороны или осуждения.

Он подумал, что его настрой вызван элементарной причиной: свежестью и яркостью впечатлений заграничной жизни. Но тут же вспомнил — о том же самом сразу подумал, когда чуть не задавил несчастную старуху…

«Смотрю на все, будто ухожу из жизни, — подумал Артур. — Будто меня здесь уже нет.»

Он покосился налево. Маша спокойно сидела рядом у окна, читала лежащий на коленях толстый томик в кожаном чехле с застёжкой-»молни- ей». Эту Библию на итальянском языке в первый же день приезда подарил ей дон Донато.

Месяц прожил он у Артура. Маша появлялась по субботам и воскресеньям, устраивала стирку, уборку, готовила еду. Удивительно было слышать Артуру в своей квартире их итальянскую речь.

Но и без Маши они справлялись с хозяйством. Этот священник из южного итальянского городка Барлетгы оказался потомком скандинавских крестоносцев, устремившихся в давние времена по итальянскому сапогу, как по мосту через средиземное море в Палестину на завоевание гроба Господня. В свои шестьдесят два года он был строен, высок, и лишь короткие седые волосы цвета нержавеющей стали выдавали его возраст.

Он вставал рано. Обязательно делал зарядку, брился, после чего каждый раз тщательно отмывал губкой раковину. И затворялся в своей комнате. Там час или два молился, сидя на стуле у раскрытой балконной двери.

Артур вставал ещё раньше. Правил и вычитывал с помощью лупы рукопись новой книги.

Часам к девяти из кухни начинало доноситься деликатное позвякивание, оттуда тянуло дразнящим запахом кофе «эспрессо». Донато варил его в особой никелированной машинке, которую он привёз с собой, наряду с пластиковой канистрой оливкового масла и килограммовым куском твёрдого сыра «пармеджано». После пастушеского, в сущности, завтрака Артур возвращался к письменному столу, а дон Донато раскрывал учебник и приступал к очередному штурму русского языка.

«О, мамма миа, диаболо придумал эти падежи! — раздавался порой истошный вопль из соседней комнаты. — Вдова, вдове, вдовою… Мамма миа!»

Донато с юности любил Россию, испытывал жгучий интерес к огромной северной стране, победившей Гитлера, давшей христианскому миру таких людей, как Сергий Радонежский, Серафим Саровский, такого писателя, как Солженицын.

Сейчас, в поезде, хорошо было думать об этом сероглазом, всегда бодром человеке.

Но был случай, когда он проявился иначе.

— Что ты всё время пишешь? Хочу попробовать читать твои книги.» — попросил он однажды.

Артур снял с полки самую тоненькую — воспоминания о своём убитом духовном отце.

Донато одолевал её неделю. Когда кончил — заплакал.

Часам к двенадцати он уходил. Порой до позднего вечера. Служил в костёле литургию, исповедовал, причащал; ездил по больницам, по квартирам.

Приглашение Донато, его искреннее желание увидеть у себя Артура и Машу, хлопоты с визой, билетами — все это возникло неожиданно, казалось невозможным, немыслимым. И вот сейчас поезд мчался вдоль берега Адриатического моря.

Да, в окне давно уже было видно море. Совсем близкое. Не синее, не голубое. Золотисто–зелёное, оно лежало тихо, как безоглядное озеро. Закатное солнце освещало бетонные волноломы, пустынные пляжи, белые кубы отелей и пансионатов, возвышавшихся над веерами пальм.

Чтоб лучше видеть и хоть немного размяться, Артур вышел в коридор к окну.

Девица, сидевшая на откидном стуле, расчёсывала, низко нагнув голову, длинные мелко–завитые волосы. Она вопросительно глянула сквозь их свисающий водопад и снова занялась своим делом.

Артура поразило безлюдье побережья. Не было видно, ни людей, ни проезжающих автомашин.

Поезд подходил к маленькой станции. Хотя название было написано крупными буквами. Артур не смог его различить.

— Это Марина ди Чиенти, — раздался из купе голос Маши, которая, оказывается, ни на миг не теряла его из поля зрения.

Пятеро парней, один из них был бритый наголо, поднялись с перрона в вагон. И поезд пошёл дальше.

Они курили в тамбуре, что‑то обсуждали, кажется, ссорились.

Артур вернулся на своё место.

— Хотите посмотреть где мы находимся? — Маша достала из своей сумки сложенную вчетверо карту и развернула её. — Вот Римини. А вот железная дорога. Вам видно? Дать лупу?

— Видно.

Он действительно видел коричневую линию железной дороги, идущей вдоль длинного сапога Италии, смутно различал чёрные буковки, составляющие названия городов, видел далеко вдающийся в море большой полуостров, мимо которого они сейчас проезжали.

— Где Барлетта?

_ Вот, — Машин палец ткнул в ту точку, где железная дорога снова выходила к морю. — Весь месяц, тридцать пять дней будете плавать, поправится ваша нога. Смотрите, они к ней пристают.

Он мельком глянул в сторону коридора. Парни уже стояли вокруг девицы, бритоголовый вроде бы миролюбиво гладил её по плечу.

Артур снова уткнулся в карту. Он обратил внимание на то, что с левой стороны «сапога», почти напротив, находится какой‑то большой город, по крайней мере, название его было напечатано такими крупными буквами, что он смог разобрать — NAPOLI.

А севернее был Рим, была Венеция, Пиза Ассизи, была Флоренция… Ещё в Москве подумывал он об этих, конечно же, недоступных соблазнах. Никаких бы денег не хватило на переезды, отели, еду. Да ещё на двоих с Машей.

…В коридоре что‑то произошло. Парни с гоготом устремились к тамбуру. А девица с пафосом потрясая руками, что‑то завопила.

Маша перевела:

— Да кто они такие, чтоб делать мне гнусные предложения??! Как их зовут? Кто их здесь знает?

За окнами неожиданно быстро смерклось. В вагоне зажглось электричество. Поезд подходил к Барлетге.

…По перрону под огнями фонарей навстречу вышедшим из вагона Артуру и Маше стремительно шагал дон Донато.

— Прибыли! Слава Христу! — он обнял их, отнял сумки и повёл через здание вокзала к пустой сонной площади, усадил в старенький «фиат».

— Сейчас сначала поедем не ко мне, всего несколько километров, близко, — сказал он, включая двигатель. — Ва бене?

— Ва бене, — с готовностью откликнулась сидящая рядом Маша.

Они заговорили по–итальянски.

Глядя на мелькающие в свете фар стволы деревьев, Артур подумал о том, что здесь, в Италии, он всецело попадает в зависимость от Маши и Донато, который мог бы догадаться, что они несколько устали от долгой дороги, голодны.

В глазах Артура ослепительно вспыхнул фосфоресцирующий круг. И медленно исчез.