…В вагоне второго класса поезда Неаполь–Рим, что по–итальянски звучало совсем сказочно: «Наполи–Рома», было чисто, малолюдно. Артур и Маша сидели в удобных креслах друг против друга у широкого окна, за которым отдалялись прощально машущие Пеппино с Амалией.

Артур представил себе, как они, уставшие за эти два дня, будут возвращаться в Барлетгу, мчать среди виноградников, освещённых закатным солнцем, влетать в темноту многокилометровых тоннелей под Аппени- нами, приостанавливаться у застеклённых будок платных автодорог, чтобы уплатить сбор.

— Билеты хоть куплены за наши деньги? — спросил Артур.

— Конечно, — отозвалась Маша. — Взяла билеты, купила телефонную карту, позвонила в Чеккину. Нас встретит на станции Кампо Леоне сын Джулио и Карлы, к которым нас направил Донато.

— Какая Чеккина? Какое Кампо Леоне? Разве мы едем не в Рим?

— В Рим будем ездить на электричке, если уж вам так хочется его видеть.

— А вам не хочется?

— Мне хочется спать, — откинув голову на спинку кресла, она закрыла глаза.

Досадное ощущение того, что он утратил свободу вольно плыть по жизни, вновь овладело Артуром. Хотя посещение Монте Верджине, монастыря на горе, Помпей, путешествие по старинной дороге вдоль Тирренского моря — все в конце концов оказалось роскошным подарком, он надеялся, что впредь события будут подчинены его воле, как было всегда, даже в самых трудных обстоятельствах. Совершая изо дня в день рискованные рейсы в глазную клинику, он надеялся только на себя. И на Бога.

Теперь же получилось так, что он уже никогда не проснётся в Риме, в отеле, не выйдет рано утром на знаменитые улицы… Будет невесть где ютиться у чужих, незнакомых людей, стеснять их. И все это благодаря ненужной заботе дона Донато, видимо, решившего сэкономить ему деньги.

«Вторых Пеппино и Амалии быть не может. Даже теоретически,» — думал Артур.

Дверь лязгнула. В вагон вошёл худощавый молодой человек, одетый в пёструю маечку с короткими рукавами, потёртые джинсы. Когда он подошёл ближе, стал виден лихорадочный блеск его глаз.

— Синьор! — обратился он сначала к Артуру, а потом и к открывшей глаза Маше. — Синьора!

Она переводила горячечную речь итальянца:

— Я безработный. У меня жена и ребёнок. Не толкайте меня на воровство. Не знаю, что дальше ждёт. Нам нечего есть. Не толкайте на воровство.

Маша вынула из сумочки кошелёк, подала купюру в тысячу лир.

— Грацие, — схватив деньги, он двинулся дальше по проходу.

А навстречу ему уже продвигался баскетбольного роста верзила. В приподнятой руке он держал разноцветные веерочки.

— Синьора! — он протянул их Маше.

Та, отпрянув, отрицательно покачала головой.

— Синьора! — настаивал верзила. В конце концов она приобрела один из веерков, бросила его в сумочку.

— Не сердитесь, — сказала Маша. — Конечно, скрытый вид попрошайничества.

Она была славная, эта плотная молодая женщина с короткой стрижкой чёрных, чуть вьющихся волос.

— Сержусь, — сказал Артур. — Сержусь на то, что вы так молоды. В ваши годы и мечтать не мог мчаться в поезде из Неаполя в Рим… Где, вы говорили, мы сойдём?

— В Кампо Леоне.

— Как это переводится?

— Львиное поле.

В вагон вошёл пожилой усатый контролёр в форме, с чёрной сумкой на боку. Надев очки и пробив компостером протянутые Машей билеты, он объяснил, сколько остановок осталось до Кампо Леоне, узнал от неё, что они из России, впервые едут в сторону Рима, устало опустился на свободное кресло рядом с Артуром и вдруг стал рассказывать о себе, своей жене, своих детях, о том, как боится потерять эту Должность. Приходится не только проверять билеты, но и отвечать за пассажиров и багаж. Мошенники один за другим прочёсывают вагоны, порой прихватывают чужой чемодан или сумку.

Ему явно не хотелось вставать, идти дальше. Но он все‑таки поднялся, напомнил, что до их пункта осталось три, нет, уже две остановки.

…В начале девятого вечера поезд на несколько минут приостановился у маленькой станции Кампо Леоне. Маша с Артуром в одиночестве прошли сперва по платформе, потом сквозь пустынный зальчик вокзала и увидели на пустыре против выхода единственную автомашину, у которой, скрестив на груди руки, стоял в ожидании молодой человек.

— Маттиа, — представился он и открыл багажник своего «фиата», чтобы забросить туда сумки приезжих.

— Так на итальянский манер звучит имя евангельского Матфия, — пояснила Маша, когда они сели в машину и тронулись в путь.

— Так, — подтвердил молодой человек.

Выяснилось, он — студент филологического отделения Римского университета, изучает, в частности, и русский язык, правда, пока говорить на нём не отваживается.

— Вы знакомы с доном Донато? — спросил Артур. Ему хотелось при помощи этого имени создать хоть какую‑то атмосферу тепла и сердечности.

— Но, — суховато ответил Маттиа.

«Прошла зима, настало лето, спасибо Сталину за это», — вспомнилась Артуру поговорочка черноморских жителей, которую они саркастически произносили сквозь зубы, когда летом к ним с севера притаскивались на отдых родственники и знакомые со своими чадами.

Глядя на погружающиеся в сумрак виноградники, уютный городок с фешенебельными домами, где по низу уже горели огни баров и магазинчиков, Артур только теперь в полной мере оценил сердечную простоту дона Донато, Лючии, Пеппино и Амалии.

«Зачем нужно было тащиться сюда, где нет ни моря, ни Рима?» — думал он, когда машина подъехала к одной из больших двухэтажных вилл, высящихся посреди просторных участков, обрамлённых плакучими ивами.

Маттиа ввёл машину в раскрытые ворота ограды и покатил круто вниз, в подземный гараж. Там стояла ещё одна красная малолитражка. По стенам тянулись полки с бутылями, банками, всяческими припасами. В углу громоздился штабель пластиковых контейнеров, наполненных помидорами.

С тяжёлым сердцем вошли Артур вслед за Маттиа и Машей в освещённую электричеством огромную подземную комнату с длинным столом посреди. Чуть в стороне на ковре играли дети.

— Чао! — из глубины помещения, где виднелась кухонная плита и моечная машина, появилась хрупкая, белозубо улыбающаяся женщина с большими карими глазами. Улыбка была задорной, девичьей у этой Карлы, как оказалось, матери пятерых детей, тут же представленных гостям. Маттиа был старшим.

А ещё по крутой лесенке без перил с первого этажа шустро спускалась, выкрикивая что‑то приветственное согнутая старушка — мать Карлы.

Предводительствуемые Маттиа, Артур и Маша взошли по этой лестнице наверх, где им были указаны их комнаты.

Оставшись один, Артур опустился на стул у письменного столика. Оглядел полки с учебниками и другими книгами, кушетку. По всему было видно — это комната Маттиа.

За раскрытым окном в свете фонаря виднелась устланная керамической плиткой неогороженная веранда под навесом. Посреди неё стоял овальный стол, окружённый плетёными стульями.

Артур хотел было вынуть записную книжку, но, подчиняясь накопившейся за этот длинный день усталости, скинул туфли, растянулся поверх аккуратно застеленного одеяла.

Он лежал, закинув руки за голову.

«Господи, спасибо Тебе за все,» — прошептали его губы. И в ту же секунду в закрытых глазах сквозь голубой туман проступили лучистые глаза, затем все лицо, скорбное, исполненное муки…

Артур замер.

Четвёртый раз в жизни, как всегда неожиданно, возникло оно, застало врасплох.

Взгляд не вопрошал, как раньше. Он был устремлён в самую душу. Необычайный жар охватил Артура.

Но вот глаза, чуть рыжеватые усы, все лицо стали уходить в голубоватый туман.

Ощущение Присутствия было таким сильным, что Артур вскочил с кушетки в наивной надежде застать.

Комната была пуста. В окно из темноты сада, как голос вечности, доносилось стрекотание цикады.

Он встал, отодвинул раскладной парусиновый стульчик подальше от разгорающегося костра. Поднырнул в душноватое пространство между двумя деревьями, усыпанными плодами — инжиром и грушей, за которыми, ближе к ограде, поверх старых досок валялись полуразбитые деревянные ящики.