– Это будет настоящей катастрофой. Всего за неделю от нас ушли две кухарки и две экономки, а он продолжает разыгрывать из себя гостеприимного хозяина.

Наступила минута зловещего молчания, словно Шиндлер совершил тягчайшее преступление. А затем Бетховен с глубокой печалью в голосе сказал:

– Люди еще удивляются моей подозрительности. Даже друзья и те что-то от меня таят.

Шиндлер поспешно написал: «Я не хотел вас обидеть, Мастер. Я просто сказал нашим друзьям, что мы не можем пригласить их на ужин. Экономка вчера предупредила об уходе, а сегодня утром сбежала новая кухарка после того, как вы ее отругали, Мастер».

– Тогда найдите кого-нибудь еще. Неужели в Вене нельзя найти человека, готового служить Бетховену?

«Положитесь на нас», – написала Дебора.

– Вы, видно, женщина с характером, госпожа Отис, – заметил Бетховен. – Мы завтра и сами сварим себе обед, не такие уж мы неучи. Значит, вы не забудете про телятину и рыбу, госпожа Отис?

Раздумывая над тем, удастся ли ему купить заказанное, Джэсон написал:

«Я постараюсь купить для вас все самое лучшее, что есть в Вене, господин Бетховен».

– Захватите кстати и текст для оратории.

Не успел Джэсон написать: «У меня нет текста», как Дебора опередила его: «Разумеется. Мой муж сам сочиняет музыку для Общества и постарается найти текст, достойный вашего таланта».

Бетховен молча сердечно сжал ей руку.

Уже у самой двери Джэсон написал: «Прошу прощения, уважаемый господин Бетховен, но меня уже давно мучает один вопрос. Кого вы считаете величайшим из всех композиторов?»

– Генделя. «А Моцарта?» Помолчав, Бетховен сказал:

– На это сразу не ответишь. Напомните, я завтра расскажу вам о моей встрече с ним.

Глаза его снова увлажнились, и Дебора, выражая свое сочувствие, снова погладила его руку.

Шиндлер и Гроб уже были за дверью, когда Бетховен знаком попросил Джэсона и Дебору задержаться и, убедившись в том, что другие не слышат, прошептал:

– Прихватите с собой еще такую же бутылку. Я буду чрезвычайно вам признателен. Шиндлер говорит, что вино мне вредно, но как лишить себя такого удовольствия? И постарайтесь избавиться от банкира. Мне претит его расчетливость.

Джэсон, упорно решив добиться ответа, написал: «Господин Бетховен, вы думали когда-нибудь над тем, почему Моцарта похоронили в общей могиле? Не удивлял ли вас этот ужасный факт?»

– Моцарт стал жертвой распространенной в Вене болезни. Я имею в виду равнодушие, – и, погрустнев, добавил: – И все же судьба обошлась с ним милосердней, чем со мной. Я глух, совершенно глух. Не слышу ни единого звука.

Следующий день был полон забот. Джэсон понимал, что судьба оратории теперь зависит от того, насколько хорошо ему удастся выполнить просьбу Бетховена, и вместе с Деборой они провели целый день в поисках наилучшего куска телятины и свежей рыбы, но даже помощь Ганса не принесла плодов. Все, что им удалось раздобыть, не могло удовлетворить придирчивого композитора.

Заметив их удрученный вид, их хозяйка госпожа Герцог поинтересовалась в чем дело и, узнав, рассмеялась. Задача, казавшаяся им неразрешимой, не представляла для нее никакой трудности. Хозяйка повела их на рынок, расположенный у Петерсплац, в одной из боковых улочек. Госпожа Герцог питала пристрастие к форели, водившейся в озерах Залькаммергут возле Зальцбурга, которая была не всякому по карману, и предложила Джэсону ее купить.

Раздобыв хороший нежирный кусок телятины, хозяйка взялась сама ее приготовить. «Бетховену, как немцу, должно понравиться мясо, приготовленное по рецепту его соотечественницы», – сказала госпожа Герцог. Она приложила все свое старание, чтобы только угодить Бетховену. Когда все было готово, хозяйка уложила телятину на самое лучшее блюдо, завернула его, чтобы мясо не остыло по дороге, и похвасталась:

– Вот увидите, господин Бетховен останется доволен. Но в это время в дверь постучали. На пороге стоял Шиндлер.

– Господин Бетховен не может вас сегодня принять, – объявил он. – Он ждет вас где-нибудь на неделе. Вероятнее всего в субботу.

Дебора хотела было отказаться, но Джэсон тут же согласился:

– Суббота нас вполне устраивает. Если, конечно, что-либо не помешает господину Бетховену.

– Что ж, отлично. И не забудьте про телятину и рыбу. Свежую рыбу.

И Шиндлер удалился, прежде чем они успели спросить его, как им поступить с приготовленной пищей. Отсрочка огорчила Джэсона, но Дебора напомнила, о чем вчера по пути домой предупреждал их Гроб:

«Не слишком радуйтесь его приглашению, это еще ничего не значит. У него вечно что-нибудь не ладится. Свои решения он меняет не раз. Настроение его подобно ветру».

Банкир сердится, что Бетховен пригласил только их одних, решил Джэсон. Когда же он сделал попытку обсудить с банкиром условия оплаты оратории, тот заявил, что если Бетховен согласится сочинять ораторию на разумных условиях, – Гроб дал понять, что на сумме в пятьсот гульденов можно поладить, – он, Гроб, не будет чинить препятствий.

– Пожалуй, нам не стоит ехать к нему в субботу, – прервала его раздумья Дебора. – Он поступит точно так же, как сегодня.

– Но ты ему понравилась. Он это ясно показал.

– Просто он любит молодых.

– И красивых женщин. Я думаю, он совершенно здоров, но хочет нас принять по всем правилам. К субботе они найдут кухарку и как следует подготовятся. А сегодня мы еще напомним о себе, – вдруг оживился Джэсон. – Я прикажу Гансу отнести ему от нашего имени телятину и рыбу. Пусть знает, что мы не обижены и умеем быть любезными. – Джэсон прибавил к подарку еще бутылку вина.

В субботу вечером Джэсон и Дебора подъезжали к дому Бетховена, гадая, какой прием их ожидает. Бетховен никак не отозвался на их приношение.

По словам Ганса, дверь открыл молодой человек, по всей видимости племянник Бетховена, который молча, как само собой разумеющееся, принял блюда.

– Но я заметил, – добавил Ганс, – что он уловил запах телятины, – Ганс гордился своей наблюдательностью, – и, по-моему, остался доволен.

– Будем надеяться, что и Бетховен остался доволен. – Джэсон приказал Гансу обождать их в карете на Иоганнесштрассе, на случай, если Бетховен вдруг им откажет. В руках он снова нес пакет, на этот раз решив не подносить его, пока композитор их не примет. У двери Джэсон остановился и поправил галстук.

Это развеселило Дебору.

– Не понимаю, почему тебя беспокоит твоя внешность. Бетховен о своей не заботится.

– Он выше подобных вещей.

– И тем не менее, было бы приятно видеть его более опрятным. Он равнодушен к людям, а, может, лишь по отношению к нам.

– Равнодушен, пожалуй. Но мы тут не при чем. Стоит ли такому человеку, как Бетховен, тратить свое время на поддержание порядка в доме и прочие мелочи, если у него есть прислуга? У Бетховена всепоглощающая потребность творить, пустые житейские дела отвлекают и утомляют его. Иные тратят на наведение чистоты в доме всю свою жизнь, а Бетховен движим постоянной жаждой творчества, целиком подчинен работе. Использовать этот огромный запас энергии для того, чтобы творить – вот смысл его жизни. Все остальное для него скучно, утомительно и бесцельно. У него нет ни времени, ни сил на подобные вещи. Он постоянно во власти музыки и занят сочинением ее, этот процесс не прекращается в его голове, независимо от его воли. Ничто кроме музыки его не волнует.

– Однако Моцарт был иным.

– Моцарт не был глухим. Хотя Бетховен сам признался, что не слышит ни звука, ты заметила, как он все время напрягал слух, поворачивался к нам левым ухом, стараясь хоть что-нибудь уловить. Подумай только, сколько мучений доставляет это ему, человеку, живущему в мире звуков. Ничего удивительного, что он так вспыльчив и раздражителен. Может быть, поэтому он и отказал нам тогда во встрече. Не хотел чувствовать себя униженным перед людьми, мнением которых дорожит.