– Неужели он действительно не слышал исполнения этой соль-минорной симфонии?

– Никогда! – с грустью произнес Лутц. – Последние три симфонии были найдены лишь после его смерти. Они прозвучали только у него в голове.

– Но почему? Такую божественную музыку я услышал впервые.

– Причина неизвестна.

– Как это все трагично.

– И тем не менее он продолжал сочинять.

Джэсон заметил, что Гроб не пропускает ни единого слова, и все-таки решился задать доктору Лутцу вопрос:

– А не кажется ли вам, что все это имеет непосредственную связь с событиями того времени?

– Что вы хотите сказать? – спросил доктор Лутц. Аплодисменты стихли, и публика покидала зал. Дебора встала, всем своим видом выражая нетерпение.

– Господин Гроб рассказывал, что Девятой симфонии Бетховена грозила та же участь По политическим причинам.

– С Моцартом все было иначе, – заметил Гроб. – Пожалуй, нам пора идти.

– Одну минутку. Скажите, доктор Лутц, вы считаете, причины тут были политические?

– Они были несколько иными, чем у Бетховена.

– Какими же?

Скрывая свое раздражение, Гроб прервал их с вежливой улыбкой:

– Я полагал, господин Отис, что вы не будете вмешиваться в эти дела.

– А я и не вмешиваюсь. Просто не верится, что такая прекрасная музыка не заслужила исполнения.

– Многие вещи немыслимо себе представить. И все-таки они происходят. Здесь поблизости есть приличная кофейня, где мы сможем обсудить ваш предстоящий визит к Бетховену.

Когда они вышли из театра, доктор Лутц отстал от Гроба и Деборы и тихо сказал Джэсону:

– Антон Гроб считает мое мнение ни на чем не основанным, но я придерживаюсь его уже много лет. Мне всегда казалось, что причина равнодушия к Моцарту в последние годы его жизни заключалась не в нем самом. Виновно было время, в которое он жил. В 1789 году с падением Бастилии началась Французская революция, а к 1791 году, году его смерти и наибольшего забвения, Марию Антуанетту заточили в тюрьму и ей грозила казнь, что и произошло позже. Она была австрийской принцессой и сестрой императора. Естественно, что все заботы императорской семьи были о ней и о собственной безопасности. Революция во Франции превратилась в реальную угрозу, так что у дворянства, и тем более у императорской семьи, не было ни времени, ни возможности подумать о простом музыканте. Его судьба никого не беспокоила, все были заняты бедой, грозившей Марии Антуанетте. Вот почему Моцарт был забыт и умер в таком молодом возрасте. Как только о нем забыли, он впал в нищету и уже не в состоянии был прокормить себя; а его роковая болезнь явилась результатом этих несчастливых обстоятельств.

– Вы считаете, что Моцарт явился жертвой Французской революции?

– По существу, да.

– Но вы допускаете, что у него могло быть много недругов?

– Которые вредили ему. Да. Но что по-настоящему погубило его, так это Французская революция. Моцарт пал жертвой своего времени.

Джэсон чувствовал, что Лутц говорит с искренней убежденностью. И, по всей вероятности, рассуждал он, события того времени действительно не благоприятствовали Моцарту. Но за этим оставалось еще много нерешенных вопросов.

Кофейня находилась неподалеку от театра „Кертнертор“; широкая деревянная дверь, украшенная узорчатой решеткой, вела в просторный, светлый зал; лампы висели почти над каждым столом.

Гроб, как видно, завсегдатай кофейни, предложил им на выбор баварское пиво, благородное Сексардское вино, черный кофе, кофе с молоком, горячий пунш и бренди.

Официант с услужливостью провел их к любимому столу банкира, откуда хорошо обозревался весь зал.

– Сюда иногда заходит Шуберт, – сказал Гроб. – Вам нравится его музыка, господин Отис?

Гроб расположился между Джэсоном и Деборой, а доктор Лутц занял место рядом.

– Да, я нахожу музыку Шуберта приятной, – отозвался Джэсон. – Мы признательны вам за концерт. Многое явилось для меня открытием.

– Шуберт многообещающий молодой композитор. Ну, а как вам понравилась симфония Бетховена?

– Необычайно! А сам Бетховен такой же категоричный и властный, как его музыка?

– Он любит считать себя неуязвимым, а когда жизнь доказывает обратное, он сердится. Он возвращается в Вену на следующей неделе, и я хочу устроить вам встречу. Госпожа Отис, а вам концерт понравился?

– Очень понравился. В особенности Бетховен. – Симфония соль минор Моцарта задела слишком сокровенные струны ее души, и ей не хотелось ни с кем делиться своими переживаниями.

– Господин Гроб, – спросил Джэсон, – вы говорили с Губером относительно наших паспортов?

– Я выполнил свое обещание.

– И что же?

– Губер рассматривает вашу просьбу.

– Но он не вернул паспорта?

– Пока нет. Это вопрос времени. Дебора спросила:

– Когда же он их отдаст?

– Не нужно вмешиваться в работу полиции, госпожа Отис. У них свои законы и им следует подчиняться. Если все пойдет гладко, вы скоро получите паспорта обратно. Господин Губер не оставит без внимания мою просьбу.

– Вы, по-видимому, сделали все от вас зависящее, – вежливо заметила Дебора, отнюдь не будучи в том уверена. – Мы ценим ваше дружеское участие.

– Спасибо. Надеюсь, вы последуете моему доброму совету. Как только вы переедете на квартиру, я извещу Губера. Ему все равно все станет известно, в противном случае это произведет на него нежелательное впечатление.

– Я извещу Губера сам. А знает ли Бетховен, почему я хочу с ним встретиться?

– Я не вдавался в подробности. Вы это сделаете сами. Он не скрывает, что нуждается в деньгах, ну, а то, что вас представляю я, имеет немаловажное значение. Бетховен отлично осведомлен о репутации моего банкирского дома и сказал, что рад будет с вами познакомиться. Однако он человек настроения. Не удивляйтесь, если он не раз изменит день встречи и, тем более, свое отношение во время беседы.

– Насколько мне помнится, господин Отис, – вдруг вернулся к прежней теме доктор Лутц, – Моцарт предлагал свою соль-минорную симфонию нескольким музыкальным издателям, в том числе и Фрицу Оффнеру, но безуспешно.

– Непостижимо! – воскликнул Джэсон. – Мне кажется, единственное, о чем я пожалею на смертном одре, так это о том, что никогда больше не услышу эту симфонию. Ты согласна со мной, Дебора?

Соль-минорная симфония понравилась Деборе больше других вещей Моцарта, музыка глубоко тронула ее, но ей не хотелось в этом признаваться. Что нового может она сказать о симфонии, чего бы не сказал сам Джэсон. И Дебора отделалась уклончивым ответом:

– Необычайная музыка. Бурная, словно река жизни. Мне хотелось бы послушать ее еще раз.

Джэсон подыскал комнаты на Петерсплац, которые пришлись ему по вкусу, и, решив сделать сюрприз Деборе, повел ее смотреть квартиру уже после того, как ее снял.

Пока они пешком направлялись к их новому жилищу, он и словом не обмолвился о цели прогулки. В молчании прошли они весь Грабен, свернули на Петерсплац, – маленькую площадь чуть в стороне от Грабена, – обогнули старинную церковь св. Петра, и тут Джэсон замедлил шаги.

Он был в приподнятом настроении. Остановившись перед серым трехэтажным домом, очень похожим на тот, в котором Моцарт провел последний год жизни, Джэсон похвалился:

– Я снял здесь квартиру в пять комнат. Хозяйка живет в нижнем этаже, а мы займем весь бельэтаж: второй этаж свободен, значит, нам будет спокойно. А Ганс может поселиться в мансарде. Тут есть и конюшня для нашей кареты и лошадей, а позади дома сад – все к нашим услугам.

Вот как, подумала Дебора, всем распорядился сам, даже с ней не посоветовался. Она почувствовала себя обиженной, хотя дом ей понравился.

– Дом не слишком красив, – ответила она. – Церковь будет вечно у нас перед глазами, а уродливее строения я не видывала, нечто серо-желтое и купол тяжелый, ну прямо турецкий, а все вместе жалкое подражание Святому Петру в Риме.