Лицо Ричарда Харрингтона было бледным, когда мощные прожектора аэрокара высветили разбросанные обломки. Иконка аварийного маяка Стефани горела прямо в центре его ИЛСа* [1] , указывая на то, что он находится прямо внизу, но в этом сигнале не было необходимости. Обломки разбитого дельтаплана были разбросаны по кронам трех деревьев, и продолжающееся молчание комма его дочери внезапно стало еще более пугающим.

Он не знал, что привело сюда Стефани, но она явно пыталась дотянуть до поляны, лежавшей чуть дальше, и Ричард двинул аэрокар вперед. Марджори сидела рядом с ним, тихая, но напряженная, и управляла прожектором правого борта заставляя его описывать широкие полукружия. Ричард как раз потянулся к управлению левым прожектором, когда она воскликнула.

– Ричард! Смотри!

Его голова повернулась по команде жены, а челюсть отвисла. Стефани сидела, прислонившись к подножию гигантского дерева, что-то прижимая к себе одной рукой. Ее одежда была разорвана и окровавлена, но она подняла голову, когда он смотрел на нее. Она взглянула на огни и, даже из аэрокара ему было видно выражение безграничного облегчения на ее исцарапанном и вымазанном кровью лице. Но и увидев это, и когда его сердце вздрогнуло от радости настолько интенсивной, что она была почти пыткой, он все равно примерз к месту от удивления, поскольку его дочь была не в одиночестве.

Жуткое месиво белых костей и разорванной плоти лежало чуть в стороне. Ричард достаточно изучал анатомию сфинксианских животных, чтобы опознать в ней полуободранный скелет гексапумы, но ни он, ни какой-либо другой натуралист, никогда не видел и не мог себе представить зрелище десятков и десятков и десятков крошечных «гексапум» окруживших защитой его дочь.

Он был удивлен своим собственным выбором слов, но только они описывали ситуацию. Они защищали Стефани, присматривали за ней и он понял – так, как если бы видел это своими собственными глазами – что именно они, чем бы они не были, убили гексапуму, чтобы спасти ее.

Но этим и исчерпывались его знания. Он мягко тронул Марджори за руку.

– Оставайся здесь, – сказал он спокойно. – Здесь нужна моя специальность, не твоя.

– Но…

– Пожалуйста, Мардж, – сказал он по-прежнему спокойным голосом. – Я не думаю, что есть какая-то опасность – прямо сейчас – но я могу и ошибаться. Просто оставайся здесь, пока я все выясню, хорошо?

Марджори Харрингтон стиснула зубы, но подавила непроизвольный приступ гнева, поскольку он был прав. Он был ксено-ветеринаром. Если бы проблема была в растениях, он бы положился на ее мнение; в данном же случае ей следовало положиться на него, как бы ни хотелось ей броситься к дочери.

– Хорошо, – неохотно сказала она. – Но будь осторожен!

– Буду, – пообещал он и открыл дверцу. Он медленно выбрался и очень аккуратно пошел по направлению к дочери, неся аптечку. Море пушистых, длиннохвостых существ расступалось у его ног, примерно на метр в стороны, а затем вновь смыкалось позади него и он буквально ощущал внимательные взгляды когда добрался до свободного пятачка вокруг Стефани. Одинокое создание сидело возле нее – меньше и стройнее остальных, в пятнистой коричнево-белой шубке, а не в от серо-кремовой, как у остальных – и он почувствовал взгляд его травянисто-зеленых глаз. Но не смотря на все признаки разума проявлявшиеся в этом изучении, все его внимание было обращено на дочь. Вблизи ссадины и пятна крови – кровь не ее, слава Богу! – были еще более заметны и желудок его сжался при виде следов ее травм. Ее левая рука висела, очевидно сломанная, ее правая нога была вытянута неподвижно вперед, и ему пришлось подавить слезы, когда он опустился на колени возле нее.

– Привет, детка, – сказал он нежно, а она повернулась к нему.

– Я виновата, папочка, – прошептала она и слезы хлынули из ее глаз, – Папочка! Я во всем виновата! Я…

– Ш-ш-ш, дочка, – голос его дрожал когда он погладил ладонью ее по правой щеке. – Для этого будет время потом. А сейчас давай просто отправимся домой, хорошо?

Она кивнула, но что-то в ее выражении сказало ему, что это еще не все. Он нахмурился, а затем его брови взлетели вверх, когда она распахнула куртку и открыла еще одного из существ крутившихся вокруг них. Он уставился на тяжело искалеченное животное, затем перевел взгляд на дочь.

Стефани прочла вопрос в глазах отца. Не было времени объяснять все – этим можно заняться позже, когда она примет безусловно заслуженное наказание – но она кивнула.

– Он мой друг. – Голос ее дрожал и был полон слез – голос ребенка надеющегося услышать от родителей, что проблему можно решить, поломки починить… друга спасти. – Он… он спас меня от гексапумы, – продолжила она, пытаясь удержать свой голос. – Он бился с ней, папочка – бился с ней за меня – и он так пострадал. Я… – Голос ее наконец сорвался и она уставилась на отца, бледная от изнеможения, боли, страха и горя. Ричард Харрингтон взглянул на нее, сердце у него разрывалось от ее страдания, и нежно взял ее лицо в ладони.

– Не волнуйся, детка, – мягко сказал он дочери. – Он помог тебе, а я помогу ему, чем смогу.

Лазающий-Быстро медленно-медленно поднимался из темноты. Он лежал на левом боку на чем-то мягком и теплом. Он моргнул. Он чувствовал боль своих ран и знал, что они тяжелы, но было что-то странное в том как именно он чувствовал боль. Боль была отдаленной, как будто что-то делало ее меньше, чем ей следовало быть. Он повернул голову, взглянул вверх, ища то, что он знал было там, и издал мягкий звук – жалкую пародию на его собственное урчание – когда увидел лицо его двуногой.

Она взглянула вниз, и ярчайшая вспышка ее радости и облегчения от того, что увидела его движения, пробила дымку приятной расслабленности, окутывающую его мысли. Она осторожно погладила его, а он заметил, что ей стерли кровь с лица. Белые кусочки чего-то покрывали самые серьезные ее порезы и ссадины, ее сломанная рука была вложена в чехол какого-то негнущегося белого материала. Он слышал эхо ее боли, все еще окрашивавшее ее мыслесвет, но это эхо было столь же приглушенным, как и его собственное. Она открыла рот и произвела серию звуков, которые двуногие использовали для разговора, а он повернулся в другую сторону, когда ей ответил более низкий голос.