– Он ничего никому не расскажет. – Дина подоткнула вокруг него одеяло. – Он обрел покой.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все.

Вениамин перестал сопротивляться. Он чувствовал, как его окутало тепло и аромат ее тела. Цыпленок под крылом у наседки. У Олине было свое название тому, что он сейчас испытывал, – «блаженство». Ему не хотелось думать о том, почему он так несчастлив. Не хотелось задаваться вопросом, когда последний раз он лежал рядом с Диной. Да и лежал ли когда-нибудь. Все мысли как будто испарились.

Вениамин заснул, уткнувшись лицом Дине под мышку и засунув колени между ее ног. Руки его заблудились в ее рубашке и блуждали, пока не нашли впадинку между грудями. Ее тепло было словно мед и ласка после пронизывающего холода. Если б эта ночь могла длиться вечно!

Однако ночи не бывают вечными. Уже под утро день начал показывать свои когти, как будто грозил стать последним.

Стине повсюду искала Вениамина. Ханну тоже отправили на поиски, а следом за ней и всех остальных обитателей усадьбы. Никому не пришло в голову, что он может спать в зале у Дины. В этом месте пропавших вещей не искали.

Но громкие крики людей долетели до залы. И пробуждение обернулось позором. Вениамин сполз с кровати и хотел бежать вниз. Однако Дина удержала его и вернула на место:

– Подожди, Вениамин!

Сперва он сердито смотрел на нее. Потом опустил глаза. Рубашка на груди у нее раскрылась. Такой он Дину еще не видел. Это была чужая женщина со вздувшимися синими жилами и складками в углах рта.

Вениамин заплакал.

Она толкнула его в постель. Мягко. Неуклюже. Как самка, которая вдруг обнаружила, что ее детеныш вот-вот вывалится из логова. Потом встала, надела халат и вышла в коридор. Он слышал, как она кого-то зовет. Снизу донесся громкий и встревоженный голос Олине.

– Вениамин у меня! – крикнула Дина вниз.

Теплое эхо пронеслось над его головой и сладко согрело: «Вениамин у меня… Вениамин у меня…» Он плакал, потому что не знал, сможет ли продлить этот миг. И еще потому, что ему было стыдно.

Дина вернулась в залу и подошла к кровати. Протянула ему носовой платок, потрепала по волосам. Он не смел смотреть ей в глаза. Ее пальцы сжали его руку. Он ответил на пожатие.

– Я пришел потому, что он кричал слишком громко, – объяснил Вениамин.

– Я понимаю.

– Вообще я не бегаю по ночам от страха. Но он так ужасно кричал, – упрямо повторил он.

Взгляд Дины. Почему она так смотрит на него?

– Теперь я уже не боюсь спать один! – в отчаянии сказал он.

Она не ответила. Стояла как прежде.

– Почему ты не разговариваешь со мной, Дина? – рассердился он и впился ногтями ей в ладонь.

– Ты слишком шумишь, Вениамин, – наконец проговорила она.

– Но не так же, как русский!

– Кто тебе сказал, что стыдно бояться своих снов?

– Никто. – Вениамин растерялся.

Он сидел среди подушек, опустив голову.

– Только дураки ничего не боятся, у них просто не хватает на это ума! – твердо сказала Дина и освободилась от его руки. Потом она поставила перед умывальником ширму и занялась своим туалетом.

По комнате поплыл запах душистого мыла, и Вениамин, вздрогнув, подумал, что она моется холодной водой. Он лежал совершенно неподвижно, поворачивались только его зрачки, следя, как Динина рука берет с табуретки, стоявшей рядом с ширмой, одну вещь за другой. Наконец она вышла из-за ширмы, пристегивая к блузке брошку Ертрюд. Глаза ее были прикованы к брошке, пальцы двигались уверенно.

Он знал, что запомнит эту Дину, стоящую перед ширмой с изображением Леды и лебедя и прикалывающую брошку между грудями.

– Почему ты сказала, что только дураки ничего не боятся? Разве ты боишься?

Дина повернулась перед овальным зеркалом, проверяя, как сидит юбка, потом ответила:

– Конечно.

– Когда?

– Постоянно.

– Чего?

– Того, чего нет. Того, что я не сделала или не сделаю.

– Как это?

– Мне следовало куда-нибудь уехать… Туда, где хороший учитель научил бы меня играть на виолончели.

Она остановилась посреди комнаты. Как будто собственные слова удивили ее.

Вениамин вздрогнул и насторожился, словно она подняла руку для удара.

– Ты меня обманываешь! Ты умеешь играть! – быстро сказал он.

– Нет. – Она подошла к кровати и встряхнула его. – Вставай, соня!

Слезы обожгли ему глаза. Это было унизительно.

– Ну? – весело сказала Дина. – Кажется, ты явился ко мне без штанов и рубашки?

Он кивнул, его охватил мучительный стыд оттого, что в доме, где он спал, не оказалось его штанов. Он даже заплакал.

Дина вышла из комнаты.

Когда она вернулась с его одеждой, он уже принял решение.

– Можно я и сегодня буду спать с тобой? – быстро спросил он, слова спотыкались друг о друга.

Она протянула ему одежду и отвернулась.

– Нет, но ты можешь спать в южной комнате.

– А я хочу здесь!

– Нет. У тебя должна быть своя комната.

– Почему?

– Тебе уже одиннадцать лет.

– Плевать я на это хотел!

– А я – нет!

– Я могу спать в чулане. – Он кивнул на большой чулан, где хранилась одежда и еще стояла кушетка Иакова.

– Нет.

– Потому что все говорят, будто Иаков спал там, когда ты на него сердилась?

– Кто это говорит?

Он увидел ее глаза и быстро одумался:

– Не помню!

– Не повторяй чужих слов, тем более если не помнишь, от кого ты их слышал.

– Хорошо. Но Иаков умер, ему больше не нужно то место.

Стало тихо. Почему вдруг стало так тихо?

– Ты однажды сказала, что в доме Стине нет привидений. Хотя там и повесился Нильс, – задыхаясь, скороговоркой проговорил он.

– Да.

– Значит, и в чулане нет Иакова!

– Конечно нет. Но и покойникам тоже требуется место.

– А русский? Он в чулане? – шепотом спросил Вениамин и спустил с кровати худые ноги.

Дина, не отвечая, стала поправлять перину и простыни.

– Я не займу много места, – с мольбой сказал он.

Дина хлопнула его по плечу.

– Ты занимаешь гораздо больше места, чем думаешь, – сказала она. – Можешь спать в южной комнате. Если случится, что ты не сможешь заснуть, я разрешаю тебе прийти и разбудить меня. Мы сыграем партию в шахматы.

– Я не умею играть в шахматы, – буркнул он.

– Ты хорошо соображаешь, я тебя научу. – Она сказала это так мягко, что он понял: разговор окончен.

– Только не уезжай! – быстро проговорил он; слова так спешили, что наступали друг другу на пятки.

– Разве я сказала, что собираюсь уехать?

– Ты сказала, что боишься… Что тебе следовало…

– Ах вон оно что!

– Ты не уедешь! И ты ничего не боишься! Правда, Дина? Или боишься?

Она замерла над кроватью с подушкой в руках. Потом медленно повернулась к нему:

– Не думай об этом, Вениамин. Обещаю, что предупрежу тебя, если чего-нибудь испугаюсь.

Он не знал, что обычно дети не ведут таких разговоров с матерями. Но догадывался об этом. И потому ничего не сказал Стине с Фомой, когда вернулся к ним.

Стине ни словом не обмолвилась о его ночном исчезновении, но Фома не сдержался:

– Как я понимаю, ты ночью сбежал к мамочке!

Вениамин склонился над тарелкой с кашей и не поднимал глаз.

Ханна, предчувствуя бурю, переводила взгляд с одного на другого.

– Я снова перееду в большой дом, – сказал Вениамин, набравшись храбрости.

– Не долго счастью длиться, она не захочет… – Фома замолчал, но и этого было достаточно.

– Тебя это не касается! – прошептал Вениамин и бросил ложку так, что каша полетела во все стороны. Лицо у него исказилось. Он пулей вылетел в другую комнату, и они услыхали, как он там буйствует.

Фома растерялся, поэтому он пошел туда и схватил Вениамина за ухо – мальчика следовало научить повиновению.

– Отпусти меня!

– Я тебя научу, как вести себя за столом! – процедил Фома сквозь зубы и встряхнул Вениамина.