Это стало наваждением. Мысль о Вениамине заглушала все остальные. Он смотрел на светлые глаза и темные волосы мальчика. Это, конечно, от Дины. Ну а все остальное?

Одно было точно: этот мальчик никогда не будет таким же высоким и крупным, как Иаков и Дина.

Но ведь и Юхан невысокий. А он сын Иакова…

Фома часто звал Вениамина в конюшню. Завоевал его доверие. Стал для него необходимым. Научил не бояться Вороного — ведь Вороной охранял Вениамина, когда тот появился на свет.

Вениамин часто прибегал смотреть на лошадей. Потому что в конюшне был Фома.

Дина упорно трудилась, чтобы найти исчезнувшие цифры. Цифры не исчезают сами собой, как слова. Они всегда где-то скрываются, только их трудно сразу обнаружить.

Цифры все равно что ягнята, заблудившиеся в горах. Но где-то они все равно есть. В том или ином виде. И Нильс выдаст их, так или иначе. Рано или поздно. Все бездомные цифры хранятся у него.

Дина перестала спрашивать его о цифрах. Но ее ястребиные глаза продолжали искать их. В старых накладных и бухгалтерских книгах.

Она проверила все личные приобретения Нильса. И те, за которые он платил наличными, и те, которые, по-видимому, получил бесплатно.

До сих пор она не обнаружила отсутствия хотя бы одной квитанции. Нильс на одежду тратил удивительно мало денег. Он жил по-спартански, как монах. У него были серебряная табакерка и трость с серебряным набалдашником. Но то и другое он получил в подарок от Ингеборг задолго до появления Дины.

И все-таки Дина не сдавалась.

Словно не деньги, а охота и цифры сами по себе представляли ценность.

Счетовод, которого Дина приглашала из Тромсё после смерти Иакова, посвятил ее в простейшие тайны бухгалтерии.

Постепенно она добилась своего. Нильс вел дела, она его контролировала.

Так продолжалось некоторое время, пока Дина не заинтересовалась складами. Не только товарами, которые закупались для снаряжения судов и поездок в Берген, но и теми, что приобретались для продажи в лавке.

В накладных стали появляться изящные цифры, написанные рукой Дины. Большие, с наклоном влево и с завитушками. Подделать их было невозможно.

Дина определяла необходимое количество муки и соли, патоки и водки. Мелочи для домашнего обихода. И крупное снаряжение — пеньковые канаты и рыболовецкие снасти, как для собственных нужд, так и для арендаторов.

Теперь Андерс приходил к Дине со своими расчетами, в которых было указано все необходимое для судов и команды. А это и было больное место в отношениях между братьями.

Нильс старался не показываться в конторе в те дни, когда там бывала Дина.

Однажды он неожиданно застал ее за письменным столом.

— Тебе уже пора взять всю бухгалтерию на себя, — мрачно сказал он.

— А чем тогда будешь заниматься ты, дорогой Нильс? — спросила Дина.

— Буду закупать товар для лавки и помогать там приказчику, — быстро ответил он, словно этот ответ уже давно был у него наготове.

— Какой из тебя помощник! Нет, ты не тот человек! — Дина захлопнула папку с накладными. Потом передумала и со вздохом снова раскрыла ее. — Я понимаю, что ты обижен. И уже давно. По-моему, тебе надо…

— Что же мне надо?

— Новая служанка на кухне жаловалась, что ты норовишь потискать ее, когда она застилает постели и прибирает в комнатах.

Нильс смотрел в сторону. Он разозлился, и лицо у него помрачнело.

— Тебе, Нильс, надо жениться, — медленно сказала Дина.

Нильса как черт дернул. Он вдруг осмелел, что случалось крайне редко:

— Как прикажешь тебя понимать? Ты делаешь мне предложение?

Он с презрением смотрел ей в глаза.

Она ошарашенно подняла голову. Потом у нее на губах появилось отдаленное подобие улыбки.

— Человек, которому я когда-нибудь сделаю предложение, поймет это сразу и не станет задавать мне вопросов. Он будет отвечать!

Высунув кончик языка, Дина подписала какой-то документ. Потом взяла тяжелое серебряное пресс-папье, всегда стоявшее на столе, и промокнула — «Дина Грёнэльв».

Промокашка впитала влагу. Зеркальное отражение подписи Дины получилось достаточно четким.

Я Дина. Мы с Нилъсом оба считаем все, что есть в Рейнснесе. Я свободно распоряжаюсь цифрами, где бы они ни находились. Нильс же приговорен к ним. «Раб считает. Господин надзирает». Нильс никому ничего не дает. Даже самому себе. Он похож на Иуду Искариота. Он приговорен быть тем, кто он есть. Иуда пошел и удавился.

Нильс стал сторониться служанок. Жил среди людей сам по себе.

Иногда он видел маленькую Ханну, бегавшую по дому. Он не прикасался к ней. Не подзывал ее к себе. Но совал иногда кусочек бурого сахара из буфета. Быстро. Словно боялся, что его кто-то увидит. Или скороговоркой давал распоряжение приказчику, и тот, отколов кусок сахара, клал его в маленькую ручонку.

У Ханны была золотистая кожа и темные глаза Стине. Но если она была чем-то обижена, она держалась совсем как Нильс, как волчонок, испугавшийся собственной стаи. Это отмечали все, знавшие, кто ее отец.

До ленсмана доходили всякие слухи о Дине.

Как правило, в них не было ничего нового, и он не обращал на них внимания. Но однажды до ушей ленсмана дошло, будто в Рейнснесе Дина и Стине живут как муж с женой.

Это так задело ленсмана, что он тут же отправился в Рейнснес.

Дина уловила приближение урагана.

Войдя в дом, ленсман заявил, что — ему надо поговорить с ней наедине, но потом вдруг присмирел и не мог подобрать нужных слов.

Тема была крайне щепетильная. Он не знал, как начать.

В конце концов он выложил все напрямик на грубом языке людской и стукнул кулаком по столу.

Взгляд Дины блестящим лезвием полоснул ленсмана. Он хорошо знал этот взгляд. И весь сжался.

По ее лицу он видел, что она уже составила план действий. Дина не стала ничего объяснять ленсману. Но открыла дверь в буфетную и велела служанке послать за Нильсом. Кроме того, она попросила прийти в гостиную Стине, Олине, матушку Карен и Андерса.

Нильс очень почтительно относился к ленсману.

Не чуя беды, он невозмутимо вошел в гостиную и, обменявшись с ленсманом рукопожатием, смиренно заложил руки за спину.

Нарукавники съехали ему на запястья, и он покраснел от смущения.

Дина смотрела на него чуть ли не с нежностью.

— Мне стало известно, что Нильс разнюхал кое-что обо мне и о Стине, — сказала она. — Будто мы с ней живем как муж с женой!

Нильс судорожно глотнул воздух. Его даже качнуло. Тесный воротничок душил его.

Смущен был не только ленсман. Все присутствовавшие не знали, куда глаза девать от стыда. Двери на кухню были открыты. Разговор вышел недолгий. Нильс все отрицал. Дина не сомневалась в его вине. И тем не менее выслушала Нильса, который назвал эти слухи злобной болтовней, пущенной для того, чтобы поссорить его с Диной.

Вдруг она наклонилась к нему и заглянула в его стеклянные глаза.

— Я вижу, злобы тебе не занимать! Ну что ж, посмотрим, чья возьмет! — Ее слова как плевок шмякнулись на его ботинки.

Нильс побледнел. Отпрянул. Хотел что-то сказать, но передумал. Все время он беспомощно переводил взгляд с Дины на ленсмана и обратно.

Нильс иногда захаживал в трактир. Будто случайно ронял то слово, то два. Истолковать их иначе, чем ему хотелось, было невозможно.

Ленсман пустил в ход весь свой опыт. И грехи Нильса тут же всплыли наружу. И его непригодность к работе в конторе. И отказ из трусости от отцовства. И жадность. И мечта прибрать к рукам Рейнснес со всем его богатством, женившись на Дине. И наконец, позорный для Нильса отказ Дины.

Когда все это было перечислено, песня Нильса была спета. Люди не понимали, как он мог после этого остаться в Рейнснесе.

Но между Диной и Нильсом воцарился мир. Это был уже неопасный противник.

Дина попросила Олине приготовить жаркое из баранины — хрустящая корочка и под ней нежное розовое мясо. Велела принести из погреба хорошего вина и пригласила всех обитателей дома и родственников из усадьбы ленсмана на обед по случаю примирения.