Я сначала застыла истуканом, потом медленно встала и потрогала дверь. Зеркало отразило мою растерянную физиономию, но к Кохану я повернулась уже с прикушенной нижней губой.

— Все в порядке? — заискивающе поинтересовался он.

— Конечно. — Я отпустила губу и позволила себе лихо улыбнуться. — А проводница не придет?

— О, не беспокойтесь. Я на время отстранен от службы, но удостоверение еще при мне. Да-да, не смотрите так — воспользовался удостоверением, сказал, что сопровождаю особо опасного преступника, и просил нас не беспокоить.

— Не верю. — Я села на свое место и попробовала нащупать зрачками его ускользающие глаза.

— Употребите терпение и юмор, вспомните вашу подругу. Разве это не смешно? Мы вдвоем заперты в купе поезда, который едет на юг… Кстати, что вам там понадобилось? Не хотите отвечать — не надо. Вы обречены на беззаветную дружбу — сами предложили! Глядишь, если бы настояли на изнасиловании, я бы потом вас пожалел и выпустил.

— Юмор пока не прет, — созналась я честно, — но терпения у меня хоть отбавляй, на том, как говорится, и держатся психиатры. Что же, раз так получилось, давайте дружить.

— Вы умница. Протяните через проход ноги ко мне на колени. Я вам помассирую ступни.

— С чего бы это?

— Я хочу, чтобы вы расслабились и непредвзято оценили свое положение.

— Ладно уж, давайте сразу все выкладывайте. Что вы еще заготовили? Подложили под мою полку бомбу на случай, если я вас не вылечу за тридцать… — я посмотрела на часы, — за тридцать четыре часа?

— Нет ничего под вашей полкой, кроме ведра.

— Ведра?..

— Не пугайтесь вы так — обычное пластмассовое ведро для мусора. Я его попросил у проводницы.

Встала, подняла полку. Действительно, пластмассовое ведро с набросанными в него полиэтиленовыми пакетами.

— Отличные пакеты, плотный пластик, — кивнул Кохан, — закрываются герметично, в употреблении просты.

— В этом месте я должна спросить, кто и как будет употреблять ведро и пакеты?

— Пакеты для вас. Я могу помочиться в бутылку. — Из-под стола Урса Венедиктович достал пластиковую бутылку из-под минералки и стал трясти ее перед моим лицом. — Здесь у меня еще одна стоит. С водой, — доверительно сообщил он. — Руки помыть при надобности или еще зачем… Если вы успокоились, давайте уже начнем дружить и рассказывать всякие интересные истории. Кто первый?

— Конечно, вы!

Голос выдал меня. Кохан покачал головой и погрозил пальцем:

— Психиатр, ненависть в вашей профессии — последнее дело.

— Ладно, — сдалась я, скинула туфли и протянула ему ноги. — Ваша взяла.

Мы замолчали, изучая друг друга и примериваясь.

— Некоторые любят разгрызать яблочные косточки… — начала я.

Надо отдать должное Уральскому Самоцвету — он подхватил, не задумываясь, только пальцы сильней обхватили мои ступни:

— Это ведь не то же самое, что щелкать семечки, правда? Яблочные косточки требуют сосредоточенности, терпения и осторожности. Человек неосторожный сразу же уколет язык. В вашем заветном блокноте нет имени Богдан.

— Нет, — кивнула я.

— Это странно, потому что вы почти десять лет изображали нездоровую страсть к человеку по имени Богдан Халей, вашему соседу, 1910 года рождения, имеющему двойное гражданство — французско-русское.

— Двойное?..

— А вы и не знали? Он родился в России, но прожил свои юные годы во Франции. В начале двадцатого века его родственница по отцу вдруг приобрела большой вес при дворе императора. Да что там скрывать, вы ведь и сами, наверное, знаете — некая Ольга. Она вступила в близкие отношения с дядюшкой императора российского, будучи замужем за его адъютантом. Скандал, развод! Но впоследствии благословение на брак с Романовым было получено — только вот при условии титула. Для получения титула графини ей пришлось пойти на компромисс, это вообще была женщина компромиссов. В конце концов, от какого-то немца она поимела титул графини, после чего…

— Что это вы делаете? — перебила я.

— Я рассказываю вам в подробностях, какие драгоценности, вклады в иностранных банках, поместья за границей мог бы вам оставить ваш возлюбленный старик с седьмого этажа. Ольге Халей после революции чудом удалось сбежать за границу, правда, пришлось бросить все, за многие годы накопленные ценности, и мужа в том числе. Богатейшие люди Англии и Франции с большим трудом потом выкупали у Советов предметы из ее коллекции, чтобы украсить аукционы. Ваш старик — потомок того самого кубанского Халея; Ольга, став графиней, взяла себе фамилию своего родственника — Халей. Если захотите, я потом могу показать вам документы с генеалогическим древом Халеев, одну из веток которого так платонически и меркантильно задела краешком платья красивая Ольга. Из этого дерева следует, что Богдан Халей был племянником того самого Халея, и племянник этот был впоследствии весьма Ольгой любим и привечаем. Ходили слухи, что она даже имела в мечтах виды на него как на будущего зятя, но потом ее дочь, по возрасту совсем Богдану Халею не подходящая, ушла в манекенщицы, что для русской эмиграции тогда было равносильно падению. Он завещал вам только книгу! Бриллиантовое ожерелье и серьги работы Флеранти — подарок Романова жене — знаете, сколько сейчас стоят? Богдан Халей лет двадцать назад вел в Москве и Ленинграде с некоторыми ювелирами переговоры о продаже этих предметов. Им он, конечно, говорил, что ожерелье лежит в заграничном банке, но серьги показывал, а по нашим данным, и ожерелье было здесь, в России! — Кохан занервничал, нажал большими пальцами мне на пятки. Я вскрикнула. Похоже, он действительно за эти два месяца научился терять терпение от одних только разговоров.

— Вы мне больше нравитесь спокойным и уравновешенным. Не думала, что мужчины так шизеют от одних разговоров о бриллиантах.

— Да я не шизею, я объяснить хочу. Этот комплект в английском каталоге оценен в шестьсот тысяч. Только представьте себе такие деньги! А он завещал вам книгу, да и то только после получения диплома психиатра.

— Богдан говорил мне, что богат, но все было прожито за время его жизни в Советском Союзе. Он себе ни в чем не отказывал. По воскресеньям, например, шиковал с размахом: ездил на Птичий рынок и скупал всех продаваемых там котят. Привозил домой, выкармливал, по двенадцать часов в день звонил по телефонам из справочника, уговаривая взять отменного котеночка. Потом он даже ездить на рынок перестал. Общаясь с незнакомыми людьми по телефону, имея настоящий дар убеждения, он развил целую агентурную кошачью сеть по Москве. Ему потом ненужных котят доставляли на дом, в дом могло приходить до десяти человек ежедневно, пятеро — приносили котят, пятеро — разбирали ранее принесенных, а уж если кто из кошачьих посредников-менял нравился Богдану, он удостаивался беседы об особенностях словообразования у голландского поэта Мультатули (псевдоним Эд. Доувес-Декке-ра), либо о множествах совпадений в жизни и смерти Гоголя и Эдгара По. Я думаю, не стоит говорить, что человек, получивший шок или удовольствие от такой беседы, уходил плененный навсегда. Богдан предлагал людям особый вид наркотика — общение на грани полупомешательства-полумогущества, когда кажется, что можно все, что еще одна фраза, еще одно откровение — и грань, определяющая смысл жизни и бессмыслицу, будет угадана. Видели бы вы его квартиру! — Я закрыла глаза и тут же оказалась в полумраке коридора: роза на стуле, древнее зеркало, поблекшее от множества заплывающих в него лиц, книжные полки на всех стенах до потолка, в книгах же втиснута вешалка со стойкой для обуви внизу. На самих полках понаделано множество крючков, на них висят там и тут: зонтик, шляпы, фотоаппарат, мой портфель, спасенный от мусоропровода, чей-то пыльный парик (как раз на желтом фоне собрания сочинений Генриха Гейне); на фоне синих обложек Эдгара По за крючок зацепилась внутренним сводом огромная морская раковина, а рядом — на темно-коричневом Гоголе — висит авоська с наручниками, пистолетом и красным удостоверением “…Убей, не помню, чье. Это было в забытой куртке. Куртку пришлось отдать кому-то, чтобы унести котят, холодно было… Почему не посмотрю имя в удостоверении? Фло, ты дурно воспитана, нельзя лазить в чужие бумаги”.