О чем же все это говорит? – спрашивали сторонники отмены 175-го параграфа. Только о том, что он ничуть не помогает бороться со злом. Магнус Гиршфельд, считавшийся непревзойденным знатоком этой среды, утверждал, что только 0, 007 % деяний, предусмотренных этим параграфом, становятся известны и приводят в действие механизм правосудия. Но зато порожденный им страх во много раз усугубляет зло. Если бы люди, которых все равно никто не переделает, могли удовлетворить свои желания свободно и открыто, зачем бы они стали тянуться к этим грязным притонам, заводить сомнительные знакомства, покупать любовь с риском для здоровья и жизни? Разве не страх перед законом делает их добычей шантажистов и вымогателей, толкает на самоубийство?
Магнус Гиршфельд основал «Научно-гуманитарный комитет», поставивший целью широкое сексологическое просвещение народа и мобилизацию общественного мнения на борьбу за отмену злополучного параграфа. Комитет выпускал брошюры, наладил издание научного журнала, проводил лекции, собрания, бомбардировал правительство петициями. Больше всего тронул меня такой факт: под обращением в рейхстаг подписались 5 тысяч человек – цвет Германии, ее лучшие умы, ее совесть: ученые, судьи, священники, врачи, школьные учителя, писатели ученые. Они настаивали на отмене параграфа, но одновременно – и на совершенствовании правосознания, на утверждении свободы в половых отношениях. Если двое взрослых мужчин, вступающих в связь, действуют по взаимному соглашению и без свидетелей, то есть не задевают ничьих нравственных чувств, то пристало ли обществу вмешиваться в их жизнь, регламентировать ее, тем более ломать? Благородным людям, намного опередившим свое время, суждено было в дальнейшем с горечью убедиться в собственном прекраснодушии. Они явно преувеличивали благотворный, преобразующий потенциал свободы: снятие запретов не создает мирной атмосферы, позволяющей ягнятам пастись рядом с волками. Преступления на сексуальной почве неискоренимы – такова сама природа этой почвы, и возможности повлиять на нее изменением условий общежития крайне ограничены. Не всемогущи и просветительские воздействия. Они могут опустить психологический барьер, отделяющий гомосексуальное меньшинство общества от преобладающего, количественно и ментально, большинства. Они могут перевести ненависть, с ее безудержным накалом и угрожающей агрессивностью, в более мягкие и спокойные формы отчуждения – заменить войну мирным, взаимно корректным существованием. Но ни при каких умонастроениях эта граница не будет ликвидирована окончательно. Страдания, причиняемые холодным отчуждением, конечно, не идут не в какое сравнение с моральными пытками дискриминации, но по-своему они очень мучительны и всегда чреваты тяжелейшими душевными кризисами.
Мысль об этой границе не оставляла меня в покое, когда я думал о том, почему же мы мирились с уголовным преследованием людей, которых искренне считали больными? В том, что Уголовный кодекс был в конце концов переписан (закон теперь карает только за насилие и шантаж при совершении «сексуальных действий»), нет ни малейшей заслуги ни медицинской, ни околомедицинской общественности. Власти, заинтересованные в интеграции России в мировое демократическое сообщество, старались устранить хотя бы самые одиозные нарушения прав человека. Если очень хотеть, можно вспомнить какие-то печатные и устные выступления-протесты, и то по большей части инициатива принадлежала не врачам, а юристам. Но ничего даже отдаленно похожего на ту мощную волну, какую поднял 100 лет назад в Германии Магнус Гиршфельд, у нас не было.
Мне не хочется сводить этот разговор к особенностям советского сознания. Разумеется, они сыграли важнейшую роль. Но вспомните, как начиналась эпоха гласности, каким ознаменовалась она взрывом публикаций, разговоров, как стремительно, от месяца к месяцу, менялось общественное сознание, все глубже продвигаясь к пониманию самой сути происходящего. Это свидетельствовало о колоссальной энергии возмущения, жажды перемен, накопившейся исподволь в условиях, когда и в самом деле у нее не было реального выхода.
Новый взгляд на свою страну и на самих себя был не так уж и нов, если вспомнить беседы, которые мы вели на своих излюбленных «кухонных» посиделках, анекдоты, над которыми мы смеялись, подтекст статей многих ведущих публицистов, становившихся сенсацией именно благодаря этим не высказанным вслух идеям становившихся сенсацией. Но сказанное вслух обретало особую силу.
В этот великий момент прозрения и переоценки ценностей тема третьего бесправного пола непременно должна была всплыть в долгом перечне «болевых точек» и укоренившихся в обществе несправедливостей. Так и случилось. Но обращение к этой теме оказалось весьма своеобразным.
С помощью нескольких газетных подшивок, не успевших еще пожелтеть, я попытался восстановить в памяти: по каким поводам, в каком контексте читающей публике предлагалась пища для размышлений? Самые заметные публикации сгруппировались в несколько больших разделов.
Первый – серьезные политические статьи о принципах демократии, о правах человека и в связи с этим о положении и защите интересов меньшинств (сексуальных – в одном ряду с этническими, культурными, политическими и какими угодно еще). Взгляд на общество в целом, на соотношение составляющих его частей, на принципы поддержания внутренней гармонии. Непонятно даже, какие еще сексуальные меньшинства, кроме гомосексуалов, имелись в виду, но при таком угле рассмотрения это и в самом деле не существенно.
Второй – исследование язв общества. Здесь четко намечаются два направления. Одно я назвал бы мазохистским: демонстрация этих язв с прицелом на сенсационность, нагнетение «чернухи», бьющих по нервам подробностей. Сведение счетов с коммунистической пропагандой: вы утверждали, что у нас все чисто, светло, безупречно? Так посмотрите, сколько грязи накопилось за нашим лакированном фасадом! Гомосексуалы здесь тоже попадали в большую компанию, наравне с проститутками, бомжами, нищими, наркоманами, бродягами, мошенниками. Это полностью выдает отношение к однополой любви. Оно не выражается в словах осуждения, в морализаторстве – таковы уж законы жанра, предполагающие особое, отрицательное удовольствие от шокирующей информации. Но из всего контекста ясно следует, что гомосексуализм относится к числу человеческих пороков. Эта же концептуальная установка присутствует и в более серьезных публикациях, с конструктивным посылом и элементами анализа. Здесь крен в сторону тяжелых социальных осложнений, которые привносит в жизнь общества гомосексуальная среда. Из рассуждений следует, что все это – следствие застарелой болезни общества. Если бы общество было здорово, должно отложиться в сознании читателей, то не было бы и гомосексуализма.
СПИД обозначил самый острый поворот этой темы, резко усиливший враждебность. Допустим, у вас нет специальной предвзятости к гомосексуалам. Но что такое СПИД – вы знаете, и от этого знания волосы шевелятся у вас на голове. И вот так получается, что как только вам дают какую-то информацию об этой смертоносной опасности, тут же обязательно упоминается и этот, как бы помягче выразиться, специфический контингент. Приводится статистика зараженных, заболевших, погибших – он отмечается отдельным столбиком. Определяются группы повышенного риска – то же самое, через запятую с наркоманами. Этот привносит в ваши ощущения дополнительный оттенок: мало того, что в сексуальную связь мужчины вступают с мужчинами, так еще и характер этих связей каков! Мимолетные, случайные, беспорядочные. И вот эти люди – побратимы наркоманов – становятся для всего общества бомбой замедленного действия, за их непонятную страсть будем расплачиваться все мы и наши дети, неизвестно какого колена!
Магнус Гиршфельд в свое время обладал гигантским всеевропейским авторитетом. Но как всегда бывает с пророками: какой бы могучей и красноречивой ни была их проповедь, должна существовать еще и потенциальная готовность к тому, чтобы ее услышать и подхватить заключенные в ней идеи. У нас не было фигуры такого масштаба, которая сделала бы защиту третьего пола делом своей жизни. Но если бы она и появилась – я вовсе не уверен, что 5000 видных политиков, литераторов, ученых публично поддержали бы этот протест.
