– Простите, – сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Я не мог просто оставить его там.

– Ты мог и должен был его оставить. Здесь он привлечет к нам внимание. Если еще не привлек, – проворчал Бисмарк.

Он прав. Если Лоуренс провальсирует из-под скатерти, Айра глянет на пол – и нам всем крышка. Зачем я это сделал? Леденящий страх шептал мне голосом Матфея: «Душа не больше ли пищи?» Оба идут на фиг – и Матфей, и Лоуренс.

– А когда они выходят – это как в кино? Начальник тюрьмы говорит: «Парни, на этот раз мы вас отпускаем. Но, если увидим поблизости ваши карамельные жопы, вам туго придется». Потом он вручает им билет на автобус и пачку «Кэмела». Кореша машут сквозь решетки и ржут: «Через месяц увидимся, Джеймс. Вазелин не забудь». – Оливер постукивал по полу громадным ботинком.

– Олли, мы за столом, – напомнила ему жена.

– Пошли, турки ждут Белого Бога, – сказал я. Лоуренс приосанился. Дальше просто: я подвел его прямо под ботинок, и Оливер раздавил Лоуренса, даже не заметив. Бравый солдат Лоуренс ушел от ответа, прилипнув к подошве Оливера.

Я уже не раскаивался. Никто не осудил меня за эту экзекуцию, никто не дал себе труда оторваться от еды.

– Где ты об этом прочел? Ну то есть – по какому каналу видел? – спросил Айра, закашлявшись. Кашель не дал ему договорить, и кто-то хлопнул его по спине.

Он хрипел, но еще дышал. Так просто Айра ни за что не умрет.

– Все нормально? – спросила Руфь. Какая дурацкая физиология. Если дышишь спиной, пища может заблокировать дыхательные пути, только если нарочно ее туда запихнуть.

Я вернулся к Американской Женщине. Сопля продвигался ко мне – он уже глодал ее поперек.

– Не торопитесь, – сказал я. – Черт возьми, это мой панцирь.

– Не торопитесь, – сказала Руфь. – Станет плохо, и не захотите десерта. Если что-нибудь осталось.

Десерт!

Не дожидаясь отвлекающего маневра или прикрытия, я помчался в кухню. Мне уже следовало быть на боевой позиции. Теперь у меня проблемы. Руфь принесла первую порцию грязных тарелок и осталась, пока Элизабет тащила остальные. Я взобрался на обратную сторону стола, полка с банками – в нескольких футах, но дальше идти не мог. Посуду Руфь просто положила в воду – вымоет позднее. Значит, надолго не отвернется и я не успею сделать свой ход.

Она поставила сумку с продуктами на стол, вынула коробку с пирожными, рядом поставила тарелку – все, как я и ожидал. Я вдохнул жирную сладость – Руфь выкладывала пирожные из коробки; услышал чмоканье – Руфь облизала пальцы. О, только бы мне вписаться в ее приготовления! Я клял себя. Если пирожные покинут стол без приготовленного украшения, вся моя работа насмарку.

Треск вощеной бумаги. Пирожные уже на тарелке. Может, мне достанется немного сахарной пудры до того, как сограждане узнают дурную весть.

В дверь затрезвонили. Уже Руфус? Неважно. Едва Руфь подошла к двери, я рысью пересек стол, взбежал по стене и прыгнул на контейнер с сахаром.

– Ёпть, что тут творится?

Я толкнул косточку вниз. Она покатилась по краю банки, скользнула с полки и свалилась в тарелку.

– Ты сегодня рано, – сказала Руфь.

– Не, я вовремя, – ответил Руфус. – Я бизнесмен.

Косточка упала в толстую глазурь на боку верхнего пирожного. Не очень хорошо: в последний момент Руфь ее выудит.

– Ты прав, – согласилась она. – Я забыла, это мы задержались… нас задержали. Входи. Я уже десерт подаю.

Услышав синкопы ее тяжелой поступи и грохот набоек Руфуса, я прыгнул. Я приземлился на пирожное возле косточки, ноги погрузились в крем до первого сочленения. Глазурь – словно липучка для мух. Сурово.

Шаги торопливо шаркали в кухню. Я распластался на пирожном. Мне повезло – сейчас она решила взять кофейник. До ее возвращения у меня примерно тридцать секунд. Подлинный ужас порождает супергормональную мощь – ту самую, что позволяет пожилым леди отрывать от земли автомобили, под которыми застряли сыновья. Навалившись на косточку, я высвободил одну ногу. Косточка проскочила между пирожными и с тихим «пыц» упала на тарелку. Подтянувшись на грецком орехе, я высвободил ноги, чуть не оставив заднюю левую в глазури. А потом из последних сил прыгнул – дальше, чем любой Блаттелла Германика за триста пятьдесят миллионов лет: из середины тарелки на край стола. Подвиг, о котором я ни словом не обмолвился под плинтусом, потому что знал: мне все равно не поверят. Теперь меня не остановит даже облепившая ноги глазурь. Я промчался по столу и нырнул под тостер как раз в тот момент, когда вернулась Руфь.

На этот раз она взяла кофейные чашки. У меня колотилось сердце; если б я знал. Когда она отнесла тарелку в гостиную, я уже сидел с остальными под кофейным столиком, куда все перебрались.

– Итак, Руфус, старина, как поживаешь? – спросил Оливер.

– Лучше всех, Оливерчик.

– Мы тебя который уж день не видим, – сказала Элизабет.

– И каждый такой день – черный, – прибавил Оливер.

– Я был занят – торговля, то-сё. Оливер снова застучал подошвой.

– Руфус, ты порадуешься: Айра сегодня исправил серьезное упущение в конституционном праве.

– Налоговый инспектор деньги вернул? Небось должен вам баксов пять-десять?

– Нет, нет, это про негра. Ему кое-кто отказался права зачитать, когда негр задавил двадцать человек.

Айра качал головой туда-сюда, будто тщетно пытался вмешаться.

Голос Руфуса понизился до шепота:

– Банда Миранды какая-то. Черножопые – как дети малые, любят, чтоб им читали. Забыл – опа! И ты прах под ногами.

– Ух ты! – сказала Элизабет. – Образованные, наверное.

Оливер опустил голову.

– Если ты тупой и попался, один хрен – зачитали права, не зачитали права, – сказал Руфус. – Фигня. Так только в телевизоре бывает.

Оливер посмотрел на Айру.

– Вот! Защита телевизора. Не хуже защиты «Твинки» в Сан-Франциско. Руфус, любишь «Твинки»?

Руфус по-ящеричьи высунул язык.

– Я только белое сжираю.

Айра поспешно передал ему поднос.

– Попробуй пирожные.

– Я такой длинный язык первый раз вижу, – прокомментировала Руфь. – А до носа можешь достать?

– До твоего – могу, – ответил Руфус.

– Ты что делаешь? – спросил Оливер у жены. Ее маленький язычок выгнулся над верхней губой.

– Видишь, что ты натворил? – упрекнул Оливера Айра.

– Я могу, – сказала Руфь Айре, мазнув кончиком языка по своему шнобелю. – А ты?

Всем своим видом выражая презрение, Айра цапнул пирожное и открыл рот. Арбузная косточка, прилипшая к низу, упала в тарелку, сказав «пэмц». Разговор смолк.

Несколько секунд все безмолвствовали. В конце концов хозяин спросил:

– А это откуда?

Элизабет наблюдала за мужем.

– Очень плодотворный десерт.

Я посигналил стоявшему у двери Колгейту, тот передал сигнал Бисмарку в кухню. Войскам пора лезть на стены.

Я сделал все, чтобы разжечь Оливеров расизм, который унизит хозяина, разъярит Элизабет и укрепит их союз. Оливер не подкачал:

– Ты просто дьявол, Айра. Ты стянул останки подозреваемых из бесплатной юридической консультации.

– Заткнись, – сказал Айра, затем обратился к Элизабет: – Это он косточку подложил?

– Я не говорю, что ты не имеешь права хранить свои скелеты в пирожных. Но ты хотя бы декларировал их в налоговой службе. – Оливер фыркнул. – Руфус, ты бизнесмен. Как по-твоему, арбузные семечки – законное платежное средство?

Айра выглядел как потерпевший кораблекрушение. Оливер забавлялся. Тревожные глаза Элизабет метались по лицам. Руфь оставалась безмятежной. Руфус барабанил пальцами по столу. Косточка лежала посреди белой тарелки – черная дыра, чья поразительная культурная гравитация притягивала человечков на орбите. Я это все-таки сделал – столкнул их всех, лишив малейшего шанса говорить о высоких материях. Я содрал с них покров цивилизации, оставив наедине с голой человеческой сущностью.

Наконец Руфус прервал молчание:

– Давайте займемся делом. Я не собираюсь тут всю ночь сидеть.