Его голова дернулась, он перекатился на спину и замер на полу без сознания. Новый сгусток крови из правого глаза и раны на виске слился с потоком из носа, и все вместе эти ручьи потекли на ковер.

Я услышал тихое бульканье. Кислый, полупереваренный цыпленок с рисом медленно, однако упорно полз из полуоткрытого рта по щеке. Как это похоже на Айру – увильнуть, подставить другую щеку. Но он задумал нечто еще трусливее и богохульнее. Он закашлялся, пузыри на губах вздулись и лопнули, обрызгав ему лоб. Уже обрезанный и прошедший бармицву, он помазал себя собственной блевотиной – исключительное соборование.

После смерти он не дождется прошения, и я не утешу его, обнадежив хоть ненадолго. Я взобрался к нему на лоб и растер горькую жижу. Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит.

Конвульсивные спазмы сотрясали его грудь. Он абсолютно лишился власти над организмом, точно его пшикнули спреем. Окровавленные руки прощально дергались, хотя могли бы дотянуться до рта и предотвратить смерть. Кашель в груди замер. Левый глаз остекленел, возмущенный и недоумевающий. Другой, истерзанный разбитыми осколками, сочился кровью и влагой. Вспомни, Айра: если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Но в этом и загвоздка, старик. Раз вырвать не можешь – пропал.

У меня заболели ноги, и я вернулся в спальню за порцией лактозы. Руфь все сидела в ванной, напевая: «Парня моего никакой красавчик не заменит…»

Я вернулся в гостиную и по кровавой корке взобрался Айре на подбородок. Его лицо воняло сожженным мясом и блевотиной. Кожа вокруг губ уже синела – получалось симпатичнее, чем обычный нездоровый розовато-серый оттенок.

Потемневшей щекой я прогулялся до очков. Левый глаз еще застеклен. Может, Айра увидит, как я, огромный и волосатый, заполняю собой его взор, как заполнял его жизнь. Я попрыгал на стекле, надеясь, что оптический нерв еще поживет и Айра унесет мой образ в преисподнюю. А может, я оставлю его тут для тараканов, червей и клещей – пусть превращают его в дерьмо и потомство.

Я стоял на линзе, пока он не перестал дергаться. Кровь бурыми пятнами застыла на лице. Воздух надо ртом и у носа был тошнотворный, но неподвижный. Я спустился по шее и приложил усик к сонной артерии. Ничего. Я свободен. Квартира моя. Я вернулся на стекло и увидел свое отражение в мертвом Айрином глазу. И тогда я сказал нам обоим:

«Отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжете, рану за рану, ушиб за ушиб».

Скрипнула дверь ванной.

– Айра, дорогой, принеси мне, пожалуйста, сумочку. Она в кухне на столе. Спасибо.

Я скользнул вниз по волоску из ноздри, кровавой тропой спустился на пол и устремился за живительной порцией лактозы.

– Мне нужна косметичка, Айра. Пожалуйста, милый, я мокрая. Можешь? Айра?

– Кто открывал дверь?

– Иногда я, иногда Айра.

– Где вы его принимали?

– Мы обычно сидели компанией в гостиной. Он входил и здоровался. Иногда присаживался на минутку.

– А потом?

– Потом Айра и Руфус уходили в кухню. Они всегда занимались делами наедине.

– После ужина?

– Да.

– О'кей, значит, придется что-нибудь приготовить. Кто к вам заходит?

– Вэйнскотты, соседи. Но они тут ни при чем.

– Видите ли, Руфь, какая штука. Когда он войдет, все должно быть, как обычно, чтобы он не запаниковал и не слинял. Если он привык встречать у вас Вэйнрайтов, он и теперь должен встретить Вэйнрайтов. Они хладнокровные? Смогут вести себя нормально, когда Руфус придет?

Руфь помолчала.

– Нет. Я, честно говоря, не уверена. – Она вытерла глаза, красные и опухшие.

– Он видел у вас что-нибудь особенное? Сладкие блюда какие-то или еще что?

– Пирожные на столе и кофе, но отсюда их не видно. А кроме них – только субботние свечи.

– Простите мое невежество – вот это субботняя свеча, в стакане?

– Нет, это поминальная.

– Как вы думаете-, можно ее убрать из поля зрения на час или около того?

Она прикрыла рот ладонью.

– Да, я думаю, можно.

– Вы знаете, где Руфус хранит пистолет? Видели выпуклость у него под мышкой, на поясе, на лодыжке?

– Ну, он никогда не снимает пальто.

– Скажите, это единственная дверь в квартиру или здесь есть пожарный выход? Может, большое окно, через которое можно бежать?

– Только входная дверь.

Он вытащил портативную рацию.

– Донорский пункт, ответьте Дракуле. Накройте стол на четвертом этаже. Все гости проходят через парадное.

Рация затрещала статикой.

– Дракула, вас понял. Я в пути. Сообщи, если пить захочешь. Джефферсон дождется слесаря в донорском пункте. Отбой.

Осмотрев квартиру, Дракулов партнер вернулся в коридор.

– Только одна дверь.

– Да ну, О'Коннел? Думаешь, леди не в курсе?

– Она-то в курсе, но это не означает, что ты в курсе, Динунцио.

– Итак, я в курсе.

– Теперь ты дважды в курсе. – И О'Коннел вернулся в гостиную.

– Ладно, Руфь. Вот что мы сделаем. Прежде всего, я прошу вас никому не звонить и не подходить к окну, пока он здесь не появится. Просто для безопасности.

– Вы полагаете, я что сделаю, детектив? Предупрежу человека, который убил моего любовника?

– Это стандартная процедура. Ну, вы понимаете. Дальше. Когда вы откроете дверь, введите его в квартиру – так далеко, чтобы я или О'Коннел встали между ним и входной дверью. Мы его отсюда уведем. И самое важное, Руфь: немедленно сматывайтесь. Я не хочу, чтобы вы пулю схлопотали.

– Просто скажите, что мне ему говорить.

– Скажите, пусть зайдет в кухню. Скажите, что Айра приболел, он в ванной, и вам нужно проверить, все ли с ним хорошо. Потом окликните Айру по имени, идите в коридор и оставайтесь там. Итак, попробуем. Я буду Руфус.

– А я буду Руфь, – сказала Руфь. Меня скрутило сочувствием. Замечательная женщина. – Последний вопрос, детектив. Почему вы решили, что он сюда вернется?

– В этом деле ни в чем нельзя быть уверенным, Руфь. Но я часто видел, как преступники думали, будто настолько умны, что никогда не попадутся, а мы так тупы, что никогда их не поймаем. Вот таких мы и ловили.

Они репетировали, а я ушел в гостиную. О'Коннел двигал шахматы, съедая фигуры так, будто играет в шашки.

Я услышал, как Руфь открывает холодильник, а через несколько минут заскрипела и хлопнула дверца духовки. Динунцио пришел в гостиную. Обсудили, кто где стоит при аресте. Динунцио убрал поминальную свечу на подоконник. Теперь они подождут.

Динунцио расстегнул спортивную сумку и бросил О'Коннелу белый бронежилет.

– Можешь надеть эту дуру, – сказал он. – Как я люблю пятничные вечера в ожидании вооруженного и очень опасного. Никаких баров, и аппетитных кисок особо не поешь. Я на диете.

– А толстуха где?

– В кухне.

– Там телефон есть?

– Нет. Расслабься.

– Как же, расслабься, – сказал О'Коннел. Он достал револьвер и крутанул цилиндр. – Ты эти буфера видел? Блин, вот же ее раздуло. Говорю тебе, это не убийство, это самоубийство. – Он убрал револьвер.

– Я никогда не слышал, чтоб самый тупой Абрам так с собой покончил. Ты рапорт про жмурика видел? – Динунцио помрачнел и вытащил рацию. Назвал себя. – Ждем подозреваемого. Располагаем точным планом этажа. Отбой.

– Если цыпа такая жирная, у нее кожа растягивается, и внутри копится говно и плесень. Вот же, блядь, мерзость.

– В мясе ничего плохого нету, – возразил Динунцио. – Как говорится, есть за что подержаться.

– Макаронник ты гребаный. Тебе все мало.

И так они беседовали примерно час.

Запах жареного цыпленка растекся по квартире: изобретательная Руфь насыпала больше специй, чем обычно. Интересно, покажется ли Руфус. Может, его агентура предупредила еще пару дней назад. Он же сам всегда говорил, что бизнесмен.