Сегодня его не прельщали ссоры. Это чертово постановление совершенно опьянило его эндорфинами.

Зато мои усилия добили Руфь. Неделей или двумя раньше она бы пошла за Айрой, может, смягчила бы его поцелуями, и вскоре вечер потек бы дальше, будто ничего не случилось. Но сегодня она сняла фартук, развернула газету на кухонном столе и попыталась углубиться в чтение. Айра наконец вернулся и напомнил о неминуемых гостях, но Руфь только пожала плечами. Лишь когда кастрюли под Айриным руководством начали испускать странные, подозрительные ароматы, Руфь снова встала у кухонного руля.

Когда позвонили в дверь, ужину до готовности было еще далеко.

– Помочь? – спросила Элизабет.

– О, не стоит, все под контролем. Располагайтесь в комнате. Я сейчас принесу что-нибудь перекусить. – Голос Руфи ничего не выдал.

Оливер приблизился к камину и потянулся к шахматной доске.

– Не трогай, – сказала Элизабет.

Он пожал плечами и повалился в кресло. Ну и отлично, ему еще выпадет шанс сделать что-нибудь похуже.

– Айра, ты здесь? – крикнул он в кухню.

– Мм-гм. – Айра жевал.

– На подхвате? Ах, как бьется сердце. Что, профсоюз симулянтов дал липовый выходной?

Руфь появилась в дверях – палец забинтован, в руке деревянная ложка. Она поманила Айру из кухни.

– Может, расскажешь Оливеру и Элизабет, как великолепно прошел день?

– Еще один ниггер-убийца свалил на свободу, а? – спросил Оливер.

– Пожалуйста, не говори так. – Элизабет дернула его за рукав.

– Прости, дорогая, – сказал он, а затем, громче: – Я хотел сказать, еще один ниггер-убийца отправился на свободу, а?

– На доследование, – ответил Айра.

– Я в тебя верил, – торжественно заявил Оливер.

– Можно сказать, – ответил Айра, – черный день наступит для Америки, когда невинный не выйдет на свободу.

Вошла Руфь с подносом сыра и крекеров. «Шевре» – прекрасный выбор! Намазать этот сыр, взять и прожевать крекер и притом не усеять ковер крошками – невозможно. Оливер забурился в сыр, не успела Руфь поставить поднос.

– Веди себя прилично, – напомнила ему жена.

Моя жатва начнется позднее; до субботней уборки еще примерно двенадцать часов. Мои сегодняшние планы гораздо честолюбивее.

Оливер лизнул нож. Элизабет шлепнула его по руке.

– Мило, – сказал Айра.

– Айра, – провозгласил Оливер, – спорим? Не пройдет и двух месяцев после освобождения, – я знаю, ты этого добьешься, – как парень вернется. Что бы он ни сделал и кем бы ни был. – Элизабет незаметно вонзила ногти в трясущийся жир у него на руке. – Я хочу сказать, независимо от его цвета кожи, вероисповедания, пола или предыдущих судимостей. Он вернется.

Обычно Айра воспринимал подобные провокации с улыбкой. Но не сегодня.

– Что мы все обо мне да обо мне? Расскажи нам лучше, что нового в мире договоров и организованной преступности.

– А что такого со строительством? – удивился Оливер. – Тебя, должно быть, смущает мысль, что люди готовы месяц работать до получения зарплаты?

– Нет. Меня смущает мысль, что люди заканчивают жизнь на дне реки в бетонированных кроссовках.

Оливер помолчал.

– Такое случается. Я не работаю на этом уровне и не знаю наверняка. Если кто-нибудь время от времени мрет, и от этого большой проект идет гладко – ну, что поделаешь? По крайней мере, от моих денег есть польза. Но я плачу налоги, а они идут тебе, и ты тратишь их на освобождение наркомана, который живет на пособие, мочит кого-нибудь ради очередной дозы, а затем идет под суд и садится в тюрьму – за мои деньги. И вот это меня достало.

Руфь повернулась к нему:

– Ничего чудовищнее я в жизни не слышала. Оливер пожал плечами:

– Не будь наивной. Так происходит в реальном мире, где люди зарабатывают на жизнь.

– Прошу тебя, Оливер. Я глава финансового отдела…

Элизабет перебила пугающе жизнерадостно:

– Руфь, эта шерсть похожа на тот шарф, что ты мне подарила. Ты купила себе такой же?

Это она обнаружила мою нитку в пепельнице. Руфь взяла у нее нитку.

– Такая же, и впрямь. Но я покупала один.

– Полно, Элизабет. Мы же все понимаем, что подобный шарф Руфи не пойдет, – сказал Оливер.

На лице Элизабет нарисовалось энергичное предупреждение.

– Ой, ну не знаю, – ответила Руфь. – Если бы подарки посыпались на меня с неба, я бы не возражала.

Давай, Олли. Скажи ей, что ты о ней думаешь. Скажи, что она дешевая жидовка и купила подружке корейскую синтетику, а взамен ждет тайского шелка. Скажи ей: большое спасибо, но твоя стильно тоненькая женушка не носит грязь на нежной шее и не завязывает обноски под одиноким точеным подбородком.

Оливер покосился на жену и вздохнул:

– А что, «Танкерей» еще остался? Элизабет не двинулась, и он заковылял на кухню. Мой первый просчет: я не подумал, что Оливер возжаждет бесплатного первосортного джина.

Они переместились в столовую, и Руфь забегала с посудой. Я все ждал, когда же кто-нибудь побледнеет и вскочит при виде трупа Блаттеллы в соусе с тушеным мясом – Вознесение в квартире 3Б.

Ничего. Стол – воплощение земной несправедливости. Вырожденцы обжираются, а мы, соль земли, голодаем. Я сходил в спальню за Американской Женщиной и отволок ее по коридору к порогу столовой.

Бульк, чавк.

– Просто прекрасно, Руфь. Хм-м.

– Да-а, действительно. Дзинъ.

– О, ч-черт.

– Быстрее, подними стакан. Соли на пятно. Засыпь его полностью. Еще.

– Да не вина еще, алкаш. Соли!

Это был мой шанс. Я потащил Американскую Женщину через порог и под стол. Кружевная скатерть спускалась до пола – вычурная обстановочка борделя. Стол раздвинули, и ноги элегантно распределились по периметру нашей безопасности.

Я крикнул в сторону плинтуса, откуда немедленно выглянула голова Бисмарка.

– Я буду жертвенным бараном? – спросил он.

Диалог наверху продолжался.

– Фамильные ценности собирают грязь. Они затем и нужны.

– Они совсем не за этим нужны.

– Более безопасного ужина у тебя в жизни не случится, – ответил я.

Бисмарк промчался по полу и влетел прямо в панцирь бирюка. И отскочил – рефлексы Блаттеллы.

– Бисмарк, познакомься. Это Американская Женщина. – Бисмарк содрогнулся.

В отверстие выглянул Суфур. И тут же был катапультирован Барбароссой, который лез следом. Граждане безостановочно прибывали. Пришли все, кого я звал, даже личинки из пылесоса. Американская Женщина не могла уделить внимание сразу всем, так что Барбаросса, ворча и кряхтя, разломил ее пополам вдоль трещины от Айриного пальца. Теперь у нас было два стола, два пира: мы с друзьями ели за одним; сиротки Фэйри, Ксидент, Ноготь, Вошь-энд-Гой, Макдоналдс, Аквафреш и остальные добровольцы расположились за другим. Книжные калеки тоже явились.

Мы ели жадно, как Оливер. Будто враги по глупости объявили временное прекращение огня, дав нам шанс отдохнуть и перевооружиться посреди накала финальной битвы.

– Очень вкусно, – сказал Бисмарк. – За тебя, Псалтирь.

– Очень вкусно, Руфь, – сказала Элизабет.

– Постой, я не понял, – сказал Оливер. – Эти два твоих клиента уже породили пять трупов.

Я уже поздравлял себя с тем, что длительное половое воздержание окончательно лишило его такта, и тут заметил нечто ужасное: по полу медленно полз Т. Э. Лоуренс, бледный, почти желтый. Его прекрасно видно из-за стола и из-под стола. Каждые несколько шагов он приседал, оставляя зеленые бутоны блевотины.

Я закричал, чтобы он немедленно шел под скатерть. Он остановился и высокопарно изрек:

– Я любил тебя, и взял в руки волны людские, и звездами волю свою начертал в небесах.

И его опять вырвало. Барбаросса не выдержал:

– Этот гомик пытался совратить нимфу. Отвратительно. Я его окунул в борную кислоту. Имейте в виду, я не жалею.

– Оставь его, – сказал мне Бисмарк. – Они убьют вас обоих.

Но я пошел напрямик, и священные заповеди Блаттеллы вопили об осквернении в моем мозгу. Я схватил Лоуренса за усы и потащил под стол.