— Беттина, не будь смешной. Пригласи его на ужин! — крикнула мать в телефон.

— Мама, я уверена, ему хочется домой. Он приехал проведать свою семью, а не нашу.

— Пожалуйста, передай ему наше приглашение. Мы никогда не видим твоих друзей, его визит доставит много радости твоему отцу. И на завтрашний праздник мы его ждем. У нас уже все готово.

Я пообещала передать информацию и нажала отбой.

— О чем говорили? — спросил Сэмми.

— Мать приглашает тебя на ужин, но я сказала, что ты предпочтешь поехать к отцу. Предупреждаю, отбросы, которые родители выдают за пищу, совершенно несъедобны.

— Вообще-то, если ты не возражаешь, я бы с удовольствием принял приглашение. Мой старик в любом случае не ждет меня раньше завтрашнего утра. Может, я смогу помочь на кухне? Например, сделаю тофу более съедобным?

— О, ну хорошо. Если ты не против заехать в гости, это здорово.

—?

— После я отвезу тебя домой. Обещаю не задерживать, но родителям и ужина хватит, чтобы попытаться приобщить тебя к вегетарианству. Надеюсь, ты выдержишь. — Неловкость прошла, я ощущала восторг, смешанный со страхом.

— После твоих рассказов мне хочется познакомиться с ними немедленно.

Наша машина свернула на дорожку, ведущую к дому. Она пересекала почти шесть акров земли, на которой родители прожили четверть века. Мать сидела на крыльце, завернувшись в несколько слоев шерсти. «Бьюик-скайларк» выпуска 1970 года, который родители держали для экстренных случаев, стоял на дорожке, накрытый брезентом, так как обычно они обходились велосипедами. Мама отшвырнула книгу — я заметила на руках у нее митенки (ах какой батик!) — и побежала нам навстречу.

— Беттина!

Всплеснув от волнения руками, мама за плечи потянула меня из машины и крепко обняла. Ну, кто еще, кроме матери и собаки, так счастлив меня видеть? Мы постояли, обнявшись секундой дольше, чем необходимо, и за эту секунду я забыла, как не хотела сюда ехать.

— Привет, мам, отлично выглядишь.

Это было правдой. У нас одинаковые длинные, неуправляемо густые волосы, но у мамы они со временем подернулись красивой седой тенью и чудесным серебристым плащом покрывали спину, разделенные посередине пробором, — так мать причесывалась с подросткового возраста. Она была высокой и стройной: у женщин этого типа лишь волевое выражение лица выдает, что они вовсе не так хрупки, как выглядят. Мама не делала макияж, а из украшений на ней был только бирюзовый кулон в виде солнца на тонюсенькой серебряной цепочке.

— Это мой друг Сэмми. Сэмми, это моя мама.

— Здравствуйте, миссис Робинсон. — Сэмми запнулся. — Ох, чудно прозвучало! Но вы, наверное, привыкли.

— Конечно, привыкла. «Иисус любит меня больше, чем вы можете знать». В любом случае, пожалуйста, зовите меня Энн.

— Очень мило с вашей стороны пригласить меня, Энн. Надеюсь, я не помешаю.

— Чепуха, Сэмми. Вы с Бетт будете гвоздями программы. А теперь пойдемте в дом, пока не замерзли.

Мы прошли за ней через коридор, обшитый сосновыми досками (я несла чихающую Миллингтон), мимо примитивной кухоньки к маленькой оранжерее, построенной несколько лет назад «для созерцательных натур, которым погода не желает идти навстречу». Я очень любила эту единственную современную часть сельского домика. Выгодно отличаясь от окружающих вариаций на тему бревенчатой хижины, оранжерея была выдержана в духе дзэновского минимализма, успокаивая не хуже СПА в новом отеле Шрагера 126. Она казалась состоящей из острых стеклянных углов, красных кленов по периметру, трав, кустарников и цветов всех сортов и видов, разросшихся в настоящие джунгли. Посередине располагался пруд немногим больше песочницы для гольфа, с поверхностью, сплошь закрытой плавающими листьями кувшинок. Вокруг пруда были расставлены тиковые шезлонги. Отец правил бумаги за приземистым деревянным столом при свете китайского бумажного фонаря. Джинсовые сабо от «Наот» («Нет нужды покупать нацистские „биркенстокс“, если евреи делают не хуже», — любил говорить отец) были изобретательно надеты на мохнатые носки. Седина у папы стала заметнее, но он вскочил на ноги бодро, как прежде, и крепко обнял меня.

— Беттина, Беттина вернулась в родное гнездо, — запел он, заставив меня пройти с ним несколько па джиги.

Я смущенно отступила и быстро чмокнула его в щеку.

— Привет, пап. Хочу познакомить тебя с моим другом. Сэмми, это мой папа.

Я мысленно молилась, чтобы отец вел себя нормально. Нельзя предугадать, что он выкинет, лишь бы меня рассмешить. Когда я окончила университет, родители приехали в Нью-Йорк. На ужин я пригласила Пенелопу. Они мельком видели Пен на выпускном торжестве и один раз до этого, но папа ничего не забыл. Галантно поцеловав моей подруге руку, он сказал: «Пенелопа, дорогая, конечно, я вас помню. Мы вместе ходили в ресторан. Вы еще привели того милого мальчика — как его звали? Адам? Эндрю? Весь вечер он блистал остроумием и очень четко изъяснялся».

Это у папы такой способ шутить: Эвери пришел в ресторан под кайфом и едва мог отвечать на простые вопросы о своей специальности или родном городе. После этого отец несколько лет звонил мне, притворяясь наркодилером, поставщиком Эвери, и спрашивал фальшивым баритоном, не желаю ли я купить фунт «реально хорошей „дури“». Мы считали, что это смешно до колик. Отец вообще редко мог удержаться, чтобы не схохмить. К счастью, Пенелопа, привыкнув к тому, какими недогадливыми и занятыми бывают родители, ничего не заметила и мило улыбнулась. О Сэмми папа ничего не знал, и мы находились в относительной безопасности.

— Очень рад познакомиться, Сэмми. Присаживайся, составь старику компанию. Ты из наших мест?

Все мы сели, и отец налил лакричного чая «Египетские йоги», который мать заваривала ведрами, и Сэмми осторожно опустился на одну из больших, вышитых бисером подушек на полу, с живописной небрежностью разбросанных вокруг стола. Я плюхнулась между ним и матерью, скрестившей ноги на индийский манер так грациозно, что сразу словно помолодела лет на двадцать.

— Ну, каков план на выходные? — весело спросила я.

— Собираться начнут не раньше завтрашнего дня, часов с трех, пока ты свободна. Можете сходить посмотреть, чем живет университет. Уверена, там хорошая программа, — отозвалась мама.

— Завтра утром выступление «Элвина Эйли»127. Могу организовать билеты, если вам интересно, — предложил папа.

Он до сих пор преподавал экологию в Вассаре, став уже профессором. Его любили в студгородке, и он мог «организовать» что угодно. Мама работала в университетской клинике в отделении эмоционального здоровья, занимаясь как неотложной помощью (работа с изнасилованными, суицидалами, лечение депрессии), так и окучиванием университетских умов, добиваясь глобального подхода к лечению студентов (акупунктура, траволечение, йога). Родители были любимцами Вассара, точно так же как в Беркли шестнадцать лет оставались любимой всеми супружеской парой.

— Я упоминала, но вы, очевидно, забыли, что Сэмми приехал повидаться с семьей, — бросила на родителей выразительный взгляд, чтобы отвязались. Нервно схватив несколько кусков необработанного коричневого сахара, я сунула блюдо Сэмми.

— Кстати, о семье: чем Уилл отговорился на этот раз, чтобы не приезжать? — небрежно спросила мать.

Я открыла рот, но Сэмми меня опередил. Откуда ему было знать, что родители давно разобрались в трогательных сказках и невинных враках Уилла, с удовольствием пересказывая и обсуждая новые сюжетные ходы его легенд. Дядя дружил с моей матерью, несмотря на маленькую деталь: мать была раздражающе либеральной хиппи, не признающей политических партий, а Уилл — раздражающе консервативным республиканцем, жизнь положившим на соответствие этому званию. Тем не менее, они ежедневно общались, а при встрече казались любящими братом и сестрой, хотя в разговоре со мной каждый немилосердно высмеивал другого.