Я дожидался повторного вызова и был к нему готов, хотя мое правое колено дрожало и приводило меня в бешенство, но вдруг судья произнесла, обращаясь к защитнику и прокурору:

– Прошу юрисконсультов подойти ко мне.

Тут я понял, что мне крышка. Лэндри опять захихикал, его голова была повернута в мою сторону, и я шкурой чувствовал его акулью улыбку. Мне осталось только сидеть, смотреть прямо перед собой, как зомби, и гадать, не выведут ли меня из этой комнаты в наручниках за лжесвидетельство, потому что любому было ясно, что это тупое дерьмо Гомер Доуни говорил чистую правду, и даже не понимал, что со мной делает защитник.

Когда они вернулись обратно, поговорив с судьей, прокурор улыбнулся мне деревянной улыбкой и прошептал:

– Все дело было в имени в регистрационной книге. Когда защитник понял, что Гомер не знает настоящего имени Лэндри, он спросил его насчет книги. Книга все ему и открыла. Судья намерена отклонить иск. Даже не знаю, что вам и посоветовать, офицер. В моей практике подобного еще никогда не случалось. Может быть, мне следует позвонить в офис и попросить совета...

– Не желаете ли внести предложение об отклонении иска, мистер Джеффрис, – спросила судья защитника. Тот вскочил и сделал, что его попросили, а судья отклонила иск. Я был настолько оглушен, что почти не слышал, как хихикает на всю комнату Лэндри, пожимая руку защищавшему его питону с детским личиком. Потом Лэндри высунулся из-за плеча защитника и бросил мне «Спасибо, болван», но защитник велел ему попридержать язык. Затем бейлиф положил руку мне на плечо и сказал: «Судья Редфорд хочет встретиться с вами в своем кабинете», я увидел, как судья встала со своего места, и я зашагал к открытой двери как оловянный солдатик. Через пару секунд я уже стоял на середине кабинета лицом к столу, за которым сидела судья, глядя на стену, плотно заставленную книжными шкафами с юридическими книгами. Судья глубоко дышала и молчала, не зная, с чего начать.

– Садитесь, – сказала она наконец. Я сел, уронил на пол фуражку и побоялся наклониться, чтобы ее поднять, такие на меня напали слабость и головокружение.

– За все годы моей работы я не видела ничего подобного. Никогда. Мне хотелось бы знать, почему вы так поступили.

– Я хочу рассказать вам правду, – ответил я, и во рту у меня пересохло. Мне стало трудно произносить слова. Губы набухали от сухости каждый раз, когда я открывал рот. Тысячи раз я видел в таком виде нервничающих подозреваемых, когда я загонял их в угол, и они знали, что попались.

– Может быть, мне следует напомнить вам ваши конституционные права, прежде чем вы скажете мне что-нибудь, – сказала судья, снимая очки, и горбинка у нее на носу стала гораздо заметнее. Она была скромной женщиной, и здесь, в своем кабинете, казалась меньше ростом, но одновременно и более сильной.

– К чертям мои права! – взорвался я неожиданно для самого себя. – Плевать я на них хотел, мне хочется рассказать вам правду.

– Но я намерена просить коллегию адвокатов подать на вас иск за лжесвидетельство. Я собираюсь приобщить к делу регистрационную книгу, вызвать повесткой ремонтника с телефонной станции, и, конечно же, мистера Доуни, и после этого, по-моему, ваша вина будет доказана.

– Неужели вам наплевать на то, что я хочу сказать? – Я был одновременно и взбешен, и испуган, я чувствовал, как на глазах у меня выступили слезы. Сколько я себя помню, в таком состоянии я никогда не находился.

– Что вы можете сказать? Что может сказать вообще кто-либо? Я невероятно разочарована. Более того, меня тошнит от одного вашего вида.

– Выразочарованы? Вастошнит? А что, черт возьми, я, по-вашему, испытываю в эту минуту? Я чувствую себя так, словно у меня внутри горит паяльная лампа, и вы не можете ее выключить, и ее нельзя будет выключить, вот что я испытываю, ваша честь. А теперь могу я рассказать истинную правду? Позволите вы мне хотя бы произнести ее?

– Говорите, – сказала она, закурила, откинулась на спинку мягкого стула и посмотрела на меня.

– Ну, у меня был стукач, ваша честь. А я должен защищать своих информаторов, вы это знаете. И для его личной безопасности, и для того, чтобы он и дальше мог снабжать меня информацией. А в наши дни дела в суде ведутся таким образом, что все просто трясутся, лишь бы не нарушить прав обвиняемого, и я теперь даже упомянуть боюсь, что у меня есть информатор, как я обычно делал в прежние годы. И боюсь получить ордер на обыск, потому что судьи стали настолько трусливы, что называют почти каждого осведомителя важным свидетелем, даже когда он им не является. Поэтому в последние годы я начал... искать обходные пути.

– Вы начали лгать!

– Да, я начал лгать! Да какого черта, разве я смог бы добиться обвинительных приговоров для любого из тех жуликов, если бы не солгал хоть немного? Вы ведь знаете, каковы в наше время законы, регламентирующие выслеживание, захват и арест.

– Продолжайте.

Потом я рассказал ей, как был проведен арест, в точности так, как все было на самом деле, и как мне позднее пришла в голову идея по поводу ордера, когда я обнаружил, что он на него выписан. Когда я кончил, она добрых две минуты курила, не произнося ни слова. Кожа не ее щеках была пористой, а само лицо как высеченный кусок скалы. Сидя за столом в профиль ко мне, она казалась мне сильной пожилой женщиной из другого столетия. Наконец она сказала:

– Тысячи раз я видела, как лгут свидетели. Наверное, каждый обвиняемый в большей или меньшей степени врет, а большинство свидетелей защиты измываются над истиной, как пожелают. Конечно же, я видела, как лгут и офицеры полиции, когда у них не хватает доказательств. Есть у них, к примеру, сарая затасканная байка о том, как им почудилось наличие в кармане обвиняемого опасного оружия, например, ножа, а когда они совали в карман руку, чтобы вытащить нож, там оказывалась плитка марихуаны. Множество полицейских рассказывали ее столько раз, что судей от нее уже тошнит. Есть и другой хитрый ход – обвиняемый якобы что-то запихнул под сиденье машины. Это всегда выдается за правдоподобную причину для обыска, и причина эта столь же затасканная. Да, я слышала и раньше, как лгут полицейские, но в этом мире нет только черного и белого, и есть разные степени правды и лжи. Как многие другие судьи, считающие, что офицерам полиции стало в наши дни труднее защищать народ, я толкую сомнения в подобных случаях в их пользу. Но я никогда бы не поверила, что Лос-Анджелесский полицейский способен полностью сфальсифицировать свои свидетельские показания, как вы это проделали сегодня. Вот почему меня от этого тошнит.

– Но я не фальсифицировал их полностью. У него был пистолет. И лежал он п о д матрасом. У него быламарихуана. Я солгал лишь о том, где именно я ее обнаружил. Ваша честь, ведь он активный бандит. Детективы полагают, что за ним числится шесть грабежей. Он избил старика и сделал его слепцом. Он...

Она подняла ладонь и сказала:

– Я не думаю, что он этим пистолетом помешивал суп, офицер Морган. Весь его вид говорит о том, что он опасный человек.

– Вы тоже смогли это увидеть! – воскликнул я. – Значит...

– Ничего это не значит. Более высокие судебные инстанции дают нам трудные для исполнения законы, но, клянусь богом, ведь это законы!

– Ваша честь, – медленно произнес я. Тут мои глаза наполнились слезами, и я ничего не смог с этим поделать. – Я не боюсь потерять свою пенсию. Я отпахал в полиции девятнадцать лет и более одиннадцати месяцев, послезавтра я покидаю Департамент и через пару недель официально ухожу в отставку, но я не боюсь потерять свои деньги. Вовсе не поэтому я вас прошу, не поэтомуумоляюдать мне шанс. И я не боюсь выслушать иск о лжесвидетельстве и отправиться в тюрьму, потому что в этом мире нельзя быть хнычущим младенцем. Но, судья, есть люди, полицейские и просто разные люди, люди с моего участка, которые считают меня особым человеком. Я один из тех, на кого они по-настоящему надеются, понимаете? Я для них не просто уличный персонаж, я полицейский, черт возьми!