– Вы помните, как я разговаривал с вами перед самым слушанием и задавал вам несколько вопросов, мистер Доуни?

– Да, сэр.

– Помните, как я вас спрашивал, пользовался ли офицер телефоном-автоматом в вестибюле, когда звонил в полицию?

– Да, сэр, – ответил он. Во рту у меня тут же возник отвратительный привкус, в животе забурлило, боль от несварения желудка прожгла мне кишки раскаленным железом. А таблеток у меня с собой не было.

– Помните ли вы, что ответили мне по поводу телефона?

– Да, сэр, что он не работал. Он был неисправен уже неделю, и я вызвал мастера из телефонной компании. Я тогда очень волновался, потому что думал, вдруг он приходил ночью, когда меня не было, ведь они обещали кого-нибудь прислать, и я испробовал телефон утром, как раз перед приходом офицера, но он все еще был сломан. Трещал, как сумасшедший, лишь только бросишь монетку.

– Вы бросали в него утром монетку?

– Да, сэр. Я попробовал позвонить из него в телефонную компанию, но оказалось, все равно, набирал я номер или нет, он все трещал и трещал. Поэтому я позвонил им по своему телефону.

– Вы так и н е дозвонились по этому телефону?

– О, нет, сэр.

– Наверное, в телефонной компании сохранилась запись вашего вызова и дата, когда телефон был исправлен?

– Возражаю, – слабо произнес прокурор. – Давление на свидетеля.

– Возражение отклоняется, – произнесла судья, глядя теперь только на меня, а я посмотрел на Гомера, лишь бы куда-нибудь деть свои глаза.

– Вы поднялись наверх вслед за офицером? – снова спросил защитник. Теперь уже прокурор обмяк на стуле и нервно постукивал карандашом, а я к тому времени успел преодолеть стадию учащенного дыхания и обильного потения. Теперь я холодно размышлял, прикидывая, как выбраться из этой ситуации, и что я стану говорить, если меня снова вызовут на место свидетеля. А защита вполне может меня вызвать, ведь я теперь стал и х свидетелем, со всеми потрохами.

– Я пошел наверх чуть позднее офицера.

– И что вы увидели, когда поднялись?

– Офицер стоял в коридоре возле номера мистера Лэндоуна и прислушивался к тому, что делается за дверью. Фуражку он держал в руке, а ухо прижал к двери.

– А у вас создалось впечатление, что он вас заметил? Или, вернее, смотрел ли он в вашем направлении?

– Нет, он находился спиной к тому концу коридора, где стоял я, и я решил следить за всем из-за угла, потому что не знал, что он собирается сделать, и если возникла бы перестрелка или что-то в этом роде, я успел бы сбежать вниз в случае опасности.

– Вы слышали, как он стучал в дверь?

– Нет, он не стучал.

– Возражаю, – перебил прокурор. – Свидетеля спрашивали...

– Не мешайте, – сказала судья, подняв руку ладонью в сторону прокурора, и он уселся на место.

– Может быть, вы слышали, как офицер стучал? – спросила свидетеля судья.

– Нет, сэр, – ответил Гомер, и я услышал несколько смешков из задней части комнаты, тут же возблагодарив бога, что в зале лишь несколько зрителей и нет ни одного полицейского.

– Говорил ли что-нибудь офицер за то время, пока вы за ним наблюдали? – спросил защитник.

– Ничего.

– А как долго вы за ним наблюдали?

– Минуты две-три, может, и дольше. Он встал на колени и попытался заглянуть в замочную скважину, но я все их заткнул еще два года назад, чтобы отвадить гостиничных жуликов и разных любителей подсматривать.

– А не слышали ли вы... подумайте хорошенько, не произносил ли офицер чего-либо в то время, пока вы поднимались по лестнице?

– Да вообще я не слышал, чтобы он чего говорил, – ответил изумленный Гомер, заметив по моему лицу, что происходит нечто чертовски неправильное, а меня вот-вот хватит кондрашка.

– И что он потом сделал?

– Взял ключ. Открыл дверь.

– Как он это проделал? Быстро?

– Я бы сказал, осторожно. Он повернул ключ медленно и осторожно, потом вытащил свой револьвер, а когда почувствовал, что замок повернулся, пинком ноги распахнул дверь и прыгнул в комнату с револьвером наготове.

– Вы слышали после этого какой-нибудь разговор?

– Еще бы, – захихикал он, показывая щербатые потемневшие зубы. – Офицер как заорал на мистера Лэндоуна!

– И что же он крикнул? Вспомните еготочныеслова.

– Он крикнул: «Замри, сволочь, только шевельнись, и станешь обоями».

Я услышал, как разом захохотали все три зрителя, но судье это вовсе не показалось смешным. Прокурор разделял ее мнение и выглядел столь же пришибленным, как, наверное, и я сам.

– Вы входили в комнату?

– Да, сэр, на секунду.

– Заметили ли вы в комнате что-либо необычное?

– Нет. Офицер велел мне выйти и вернуться в свою комнату, я так и поступил.

– Заметили ли вы что-нибудь на туалетном столике?

– Нет, ничего.

– Слышали ли вы какой-нибудь разговор между офицером и обвиняемым?

– Нет.

– Совсем никакого?

– Офицер его предупредил.

– Что же он сказал?

– Чтобы мистер Лэндоун не пытался выкинуть какой-нибудь фокус, что-то вроде этого. Я в это время уже выходил из комнаты.

– Но что именно он сказал?

– Гм-м, нечто не совсем приличное.

– Мы все взрослые люди. Что он сказал?

– Он сказал: «Попробуй только встать с этого стула, и я так далеко засуну револьвер тебе в ж.., что вся ручка будет в дерьме». Вот что он сказал. Извините. – Гомер покраснел, нервно хихикнул и пожал плечами, повернувшись в мою сторону.

– Обвиняемый сидел на стуле?

– Да.

– Офицер имел в виду свой собственный револьвер?

– Возражаю, – сказал прокурор.

– Я перефразирую вопрос, – сказал защитник. – Офицер в тот момент держал в руке собственный револьвер?

– Да, сэр.

– А другого револьвера вы в тот момент не видели?

– Нет, другого не видел.

Защитник умолк на долгую напряженную минуту, пожевывая кончик карандаша, и я едва не выдохнул с облегчением, когда он произнес: «У меня больше нет вопросов», хотя чувствовать какое бы то ни было облегчение в тот момент было уже поздно.

– У меня есть вопрос, – сказала судья Редфорд, надев очки на свой тонкий нос с горбинкой. – Мистер Доуни, вы не выходили в то утро в вестибюль в любое время д о прихода офицера Моргана?

– Нет.

– Вы вообще не выходили и не выглядывали в вестибюль?

– Ну, только когда к отелю подъехал полицейский. Я увидел стоящую перед отелем полицейскую машину, решил выяснить, в чем дело, и вышел из своей комнаты, но тут увидел, как по ступенькам главного входа поднимается офицер, и вернулся обратно надеть рубашку и туфли, чтобы иметь приличный вид на случай, если от меня потребуется какая-нибудь помощь.

– Вы заглядывали в вестибюль?

– Да, конечно, он как раз напротив моей двери, мэм.

– Кто был в вестибюле?

– Да никого не было.

– Вы видели весь вестибюль? Все стулья? Каждый его угол?

– Конечно. Моя дверь выходит как раз в вестибюль, а он не очень велик.

– Подумайте еще раз. Не видели ли вы двоих мужчин, спящих в вестибюле или поблизости от него?

– Там никого не было, судья.

– А где был офицер, когда вы выглядывали в пустой вестибюль?

– Поднимался по ступенькам главного входа, мэм. Через несколько секунд он подошел к моей двери, спросил про тот самый номер и попросил регистрационную книгу, как я и рассказывал.

Мой мозг пылал, как и все мое тело, я дожидался повторного вызова для дачи показаний и уже держал наготове идиотскую историю о том, как я сначала зашел в вестибюль, вышел и зашел снова, что когда меня увидел Гомер, то подумал, что я захожу в первый раз. И я был готов поклясться, что телефон работал, потому что, черт возьми, с этими телефонами и их неисправностями может случиться что угодно. И даже если этот тощий грязный мелкий прохиндей прокрался вслед за мной по лестнице, может быть, я смогу убедить его в том, что позвонил разузнать про Лэндри д о того, как Доуни поднялся наверх, и вообще, черт подери, Доуни вовсе не обязан был знать, лежит ли на туалетном столике марихуана. Я все пытался убедить себя самого, что все будет в порядке, и потому держал губы растянутыми в широкой честной улыбке, потому что нуждался в ней сейчас больше, чем когда-либо в жизни.