– Ну? – произнесла Кэсси. Я повернул голову и увидел ее стоящей в дверях своего кабинета. Она все еще улыбалась мне, и я пробежал по ее фигуре взглядом сверху донизу. Девчушка ушла.

– Это самое красивое твое платье, – сказал я совершенно серьезно. Никогда еще я не видел ее такой красивой, хотя несколько тяжелых прядей упало ей на щеки, а помады на губах почти не осталось.

– Почему бы тебе время от времени не повосхищаться моим умом, а не телом, как это делаю я? – улыбнулась она.

Я вошел вслед за ней в кабинет и подошел вплотную, намереваясь поцеловать ее в щеку, но она обняла меня руками за шею и наградила таким долгам и горячим поцелуем, что фуражка моя свалилась на пол и я здорово возбудился, хотя мы стояли возле открытой двери, мимо которой могли проходить люди. Когда мы наконец остановились, в глазах у нее появилось лениво-обольстительное выражение страстной женщины.

– А не смахнуть ли нам весь хлам с этого чертова стола? – чуть хрипловато спросила она, и мне показалось, что она обязательно это сделает. Но тут прозвенел звонок, повсюду открывались двери. Она засмеялась и села на стол, выставив отличной формы ноги – никогда не подумаешь, что эти колеса крутятся вот уже сорок лет. Я плюхнулся в кожаное кресло, и у меня пересохло во рту, когда я вспомнил, как ко мне прижималось ее горячее тело.

– Ты уверен, что не придешь сегодня на вечеринку? – спросила она наконец, закуривая сигарету.

– Ты ведь знаешь, как я к этому отношусь, Кэсси, – сказал я. – Это твойвечер. Твои друзья и студенты хотят быть только с тобой. Зато потом ты будешь моей навсегда.

– Думаешь, что справишься со мной? – спросила она с улыбкой, и по улыбке я понял, что она имела в виду секс. Мы и раньше шутили по поводу того, как я пробуждаю в ней то, что дремало в ней семь лет с тех пор, как ее покинул муж, а может, и больше, судя по тому, что я знал о несчастном психе. Он был учитель, как и Кэсси, только преподавал химию.

Мы как-то говорили, что некоторые из ее девятнадцатилетних студентов, сексуально озабоченные, как и вся молодежь нынче, возможно, и занимаются любовью чаще, чем мы, но она просто не могла представить, что такое вообще возможно. Она говорила, что с ней так никогда не было, и она даже не знала, что ей может быть так хорошо. Я-то, сколько я себя помню, всегда в боевой готовности.

– Приезжай ко мне в одиннадцать, – сказала она. – В это время я уж точно буду дома.

– Ты чересчур рано хочешь покинуть своих друзей.

– Неужели ты думаешь, что я буду сидеть и пить с кучей училок, когда знаю, что могу брать дома уроки у офицера Моргана?

– Хочешь сказать, что я могу научить учительницу?

– В своем предмете ты один из лучших.

– Завтра утром у тебя занятия, – напомнил я.

– Приезжай к одиннадцати.

– Многие из вашей компании, у которых утром не будет занятий, захотят поболтать, выпить и после одиннадцати. По-моему, тебе все же надо остаться вечером с ними, Кэсси. Они от тебя этого ждут. Нельзя разочаровывать людей со своего участка.

– Ладно, хорошо, – вздохнула она. – Но ты не увидишь меня и завтра вечером, потому что я буду обедать с двумя попечителями. Они хотят бросить на меня еще один взгляд, как бы в непринужденной обстановке прислушаться к моему французскому и убедиться, что я не совращу уже совращенных первокурсниц в их заведении. Я ведь не смогу сбежать от них.

– Ничего, совсем немного – и ты будешь целиком моя. И тогда я буду слушать твой французский и разрешу тебе совращать меня, договорились?

– А ты уже сказал, что уходишь в отставку? – Она произнесла вопрос легко, но при этом выжидательно посмотрела мне прямо в глаза, и я занервничал.

– Круцу сказал, – ответил я, – и приготовил для тебя сюрприз.

– Что?

– Я решил, что пятница станет моим последним днем. С субботы я беру отпуск, а когда он кончится, как раз завершится срок моей службы. Я поеду с тобой.

Кэсси не воскликнула, не подпрыгнула от радости, и вообще не сделала ничего такого, чего я от нее ожидал. Ее мускулы внезапно расслабились, она вся обмякла и соскользнула со стола ко мне на колени, где не очень-то много свободного места. Ее руки обвились вокруг моего затылка, и она стала целовать мое лицо и губы, и я увидел, что глаза у нее такие же влажные и мягкие, как и губы. Следующее, что я осознал, было хихиканье. Восемь или десять парней стояли в холле, наблюдая за нами через открытую дверь, но Кэсси то ли ничего не слышала, то ли ей было все равно. Мне же не было все равно, потому что я сидел в мундире, а меня ласкали и возбуждали в общественном месте.

– Кэсси, – выдохнул я, кивнув в сторону двери. Она встала и спокойно закрыла перед парнями дверь, словно намеревалась начать все сначала.

Я встал и поднял с пола фуражку.

– Кэсси, это школа. А я в форме.

Кэсси громко засмеялась, и ей пришлось сесть в кресло, где до этого сидел я. Она и там продолжала смеяться, откинувшись на спинку и прижав ладони к лицу. Я подумал, насколько сексуальна даже ее шея, ведь она обычно первой выдает возраст женщины, но у Кэсси шея была гладкой.

– Я не собиралась тебя насиловать, – сказала она наконец, все еще всхлипывая от смеха.

– Знаешь, раз уж вы, учителя, в наше время стали настолько снисходительны, то я решил, что ты хочешь попробовать сделать меня прямо на столе, сама ведь говорила.

– О, Бампер, – сказала она, успокоившись, и протянула вперед руки, и я подошел, наклонился, а она влажно поцеловала меня раз восемь или десять в лицо.

– Мне трудно даже начать тебе говорить, что я испытываю теперь, когда ты окончательно решил уйти, – сказал она. – Когда ты сказал, что действительно заканчиваешь в пятницу, и что уже сказал об этом Круцу, я просто ошалела. И когда я закрыла дверь, Бампер, ты видел на моем лице облегчение и радость, а не страсть. Ну, может, совсем чуточкустрасти.

– Мы же все спланировали заранее, Кэсси, а ты повела себя так, словно для тебя мои слова оказались потрясением.

– Знаешь, мне даже кошмары об этом снились. Я фантазировала во сне и наяву и представляла, что вот я уеду, сниму для нас квартиру в Сан-Франциско, а каким-нибудь гнусным вечером ты мне позвонишь и скажешь, что не приедешь, потому что просто не можешь бросить свой участок.

– Кэсси!

– Я не говорила тебе этого раньше, Бампер, но меня буквально изводили такие мысли. И только теперь, когда ты сказал Круцу, когда осталось всего два дня, я поняла, что мечты становятся явью.

– Я ведь не женат на своей чертовой работе, Кэсси, – сказал я, думая о том, как мало я знаю о женщинах, даже о такой близкой, как Кэсси. – Жаль, что ты не видела того, что со мной сегодня приключилось. Меня обвел вокруг пальца сопливый сосунок. Выставил меня набитым дураком.

Кэсси сразу заинтересовалась и приготовилась выслушать смешную историю – она всегда так делала, когда я рассказывал ей о своей работе.

– Что случилось? – спросила она. Я вытянул последнюю сигару и закурил, чтобы сохранить спокойствие от захлестывав-i шей волны унижения.

– Демонстрация возле армейского призывного Центра. Один парнишка, скотина, обмишурил меня, и я начал трепаться о своей работе. Я-то ему отвечал честно, а потом обнаружилось, что он профессиональный революционер, наверное, из каких-то красных, я дурак, все думал, что держу его в руках. Я слишком долго прожил на своем участке, Кэсси. Верил, что смогу перехитрить любого подвернувшегося прохвоста. Думал, что мне не по зубам только организованные преступники вроде букмекеров и крупных торговцев наркотиками. Но иногда мне удавалось навредить даже и м. Теперь приходят новые. И у них есть организация, А я был как младенец, они так легко со мной справились.

– Так что же ты натворил, Бампер?

– Говорил. Откровенно говорил. О том, что следует лупить мерзавцев, которые этого заслуживают. И все в таком духе. Толкал целые речи.

– Знаешь, что? – сказала она, опуская мне на колено ладонь. – Могу поспорить! Неважно, что там происходило и что бы ты ни наговорил, это не нанесет ни тебе, ни Департаменту ни малейшего вреда.