Зеду объявил:

— Вот врата. Ради них был построен Анвар-тенг, дабы держать их вечно закрытыми.

— Жаль, что вам не удалось их уберечь, — заметил Брахт.

— Может, откроете? — предложил Каландрилл. — И пропустите нас?

Зеду кивнул. Каландрилл взял Ценнайру за руку и сказал:

— Но прежде у меня к вам просьба.

Вазирь-нарумасу тоже кивнули, и один из них произнёс:

— Мы сделаем все, что в наших силах.

— Я прошу, чтобы вы, — начал Каландрилл, — если мы вернёмся в целости и сохранности, прибегли ко всему своему оккультному мастерству и вернули Ценнайре её сердце. Вы знаете, что она зомби. Если нет, Очен вам все расскажет. Я прошу вас сделать её смертной.

Как и Очен, Зеду заколебался и, посмотрев на Ценнайру, спросил:

— Ты этого желаешь?

— Да, — сказала она. — Если мы вернёмся и если это в вашей силе.

— То, чего ты просишь, сделать нелегко, — предупредил Зеду, — если вообще возможно. В случае неудачи появится опасность… Тебе лучше оставаться тем, кто ты есть.

— Нет, — твёрдо заявила Ценнайра и крепче сжала Каландриллу руку. — Я хочу своё сердце, я хочу стать смертной, чем бы мне это ни грозило.

— Как пожелаешь, — Зеду кивнул. — Если вы вернётесь живыми и невредимыми, обещаю: мы попробуем.

Ответ прозвучал не так уверенно, как хотелось бы Каландриллу, и ему показалось, что сомнение набежало на лицо Зеду, но времени на расспросы не оставалось.

— Что ж, пора в бой, если ты нас пропустишь, — сказал он и расчехлил меч.

Затем привлёк к себе Ценнайру, Брахт и Катя с обнажёнными клинками пододвинулись друг к другу.

Очен медленно проговорил:

— Да пребудет с вами Хоруль, мужественные друзья мои. Я буду ждать вашего возвращения.

Каландрилл хмуро улыбнулся, а Зеду и вазирь-нарумасу начали речитативом распевать заклинания.

По мере того как песнопение их становилось громче, знаки вспыхнули ярче, а запах миндаля усилился. Камень, стоявший у стены, начал расплавляться, исчезать, обнажая наводящую ужас зияющую тьму. Меч в руках Каландрилла поблёскивал, как живое существо. Из чёрной пасти в ноздри им ударило омерзительное дыхание, трупный запах. Каландрилл покосил глазом на товарищей — все были полны решимости. Он сделал шаг вперёд, в неизвестность, за камень, за предел смертного мира. Тьма манила к себе; она походила на утробу, жаждущую переварить его. Комната, Очен, вазирь-нарумасу — все осталось позади. Он услышал голос Брахта:

— Так чего мы стоим? Идём драться с Рхыфамуном.

Каландрилл рассмеялся и ступил в зияющую пустоту.

Эти совсем не походили на ворота в Тезин-Даре. Тогда пребывание меж двух миров, обычным и оккультным, кончилось, к счастью для них, очень быстро. Здесь же все обстояло иначе: переход казался падением в водоворот немыслимых красок, погружением в огонь, кипевий ярко-красной и бордовой, пунцовой и карминной кровью, словно их проглотил огромный зверь, существо нематериальное, по чьей глотке теперь они неслись как мелкие микробы. И ещё стояла жара — ревущая, пульсирующая жара, высасывавшая воздух из разрывающихся лёгких, проникавшая в иссушенные глотки огнём, растоплявшая мягкую ткань глаз, пожиравшая органы, коих касались языки пламени. Летящих вниз окружал смрад разлагающейся плоти, всепроникающий, невыносимый для ноздрей, заставлявший слезиться глаза. В этой агонии провала и перехода время перестало существовать: было только вечное сейчас… страдание, навязанное им в воротах.

Затем появилась боль — боль известная, когда обожжённая плоть касается льда. Неожиданно под ними оказался твёрдый холод. Морозный воздух ударил им в лицо; огонь и пламя были вытеснены бесконечной бело-чёрной стужей, кружившей хоровод и коловшей их милиардами игл.

Каландрилл со стоном попытался выпрямиться, опираясь на меч, как на костыль. Голова у него шла кругом. Натруженные мускулы грозили отказать в любой момент, бросить его одного, беспомощного, как ребёнка. Поддерживала его только сила воли. Он медленно повернул голову, к нему постепенно возвращалась способность видеть. Сам воздух вокруг был белым с вкраплением чёрного. Каландрилл сделал несколько глубоких вздохов, и губы его, язык и горло обжёг ледяной холод. Осторожно оглянувшись, он не увидел ничего, кроме белизны и темноты. Он посмотрел в другую сторону — Ценнайра неуверенно поднималась на ноги; её иссиня-чёрные волосы были припорошены белым. Каландрилл протянул ей руку, хотя сам нуждался сейчас в поддержке, ибо Ценнайра ещё обладала сверхъестественной силой. Несколько мгновений они стояли, прижимаясь друг к другу, а потом пошли к Брахту и Кате, также с трудом поднимавшимся на ноги. Все четверо порадовались, что прошли через ворота, но затем на них навалилась жестокая реальность. Они дрожали от холода, каждый вдох давался с неимоверным трудом.

— Ахрд, — хрипло произнёс Брахт, — я уж думал, нам конец.

— Но мы живы, — возразила Катя и, с мгновение поколебавшись, добавила: — Мне так кажется.

Каландрилл посмотрел вверх и сказал:

— Истинно, мы живы. А это, похоже, крыша мира, Боррхун-Мадж.

— Очен предупреждал о стражах, — сквозь стучащие зубы пробормотал Брахт, — если, конечно, это Боррхун-Мадж.

— Если это Боррхун-Мадж, — мрачно пошутила Ката, — то нам нечего бояться тех существ, о которых говорил Очен; мы и без них здесь долго не протянем.

Она обвела саблей белую бесконечность, и только сейчас Каландрилл понял, насколько опасно их положение. Без пищи, без огня, без растопки, без огнива. Лёгким болезненно не хватало крайне разреженного воздуха бег крови по жилам замедлился, голова шла кругом, члены онемели. Прежде чем умереть от голода, они погибнут от холода.

— Это ещё не конец, — сказал он, с трудом набирая нужный воздух в лёгкие и стуча зубами. — Должны быть ещё ворота.

— Если они такие же, — угрюмо хмыкнул Брахт, — то с меня хватит.

Каландрилл промолчал. Губы его настолько застыли, что он даже не мог улыбнуться. Он только мотнул головой, вглядываясь в ночь и в снег, но ничего не увидел, никакой метки.

Ценнайра заметила их первая. Она медленно обернулась, не обращая внимания на опушённые инеем ресницы и таявшие на волосах хлопья снега, и вперила взгляд своих обладавших нечеловеческим зрением глаз в бескрайние снега.

— Там, там что-то есть! — победоносно воскликнула она.

Друзья с трудом поползли туда. Сугробы доходили им до колен и выше, снег не отпускал, словно намеревался навечно заморозить их здесь. Каждый шаг стоил неимоверных усилий — остановиться, лечь, даже умереть было легче. Ценнайра прокладывала путь, возвращаясь, чтобы помочь то одному, то другому. Никто не отказался от помощи сильных рук. Они спрятали мечи в ножны, опасаясь, что ладони их примёрзнут к эфесам, и шли вперёд, раскачиваясь как пьяные. Разреженного воздуха не хватало, головы у них кружились.

Сначала они брели по горизонтальной поверхности, затем начался подъем — совсем пологий, но идти было умопомрачительно тяжело. Глаза их не видели ничего, кроме снега, органы чувств ощущали только боль, вызванную всепроникающим холодом, который замораживал кровь и замедлял биение измученных сердец. Каландрилл смирился с тем, что ему суждено вечно бродить по этому белому холоду, что он уже не человек, а некое подобие машины, которая продвигается вперёд только потому, что у него есть цель. И только потому, что его поддерживает Ценнайра.

В гору они карабкались молча. Подъёму, казалось, не будет конца, и они до скончания жизни обречены подниматься вот так, шаг за шагом, на вершину мира, к жестокому небу, откуда на них бесстрастно взирают звезды. Что им до тех, кто умирает внизу? Снегопад прекратился, словно на такой высоте не могли существовать даже эти холодные осадки. Небосвод был усыпан звёздами, полная луна висела над головами, как глаз циклопа, так близко, что казалось — протяни руку, и дотронешься до неё. Но на это уже не хватало сил.