Грэхэм снова начал осматривать свои покои. Любопытство взяло верх над усталостью. Задняя комната была высокая, с потолком в виде купола, в центре которого находилось овальное отверстие, где вращалось колесо с широкими лопастями, по-видимому, вентилятор. Его слабое жужжание нарушало тишину комнаты. В промежутках между вращающимися лопастями виднелось небо. Грэхэм с изумлением заметил звезду.

Это заставило его обратить внимание на то, что яркое освещение комнат зависит от бесчисленных лампочек, помещенных вдоль карниза. Окон не было. Он припомнил, что не видел окон и во всех других комнатах и переходах, по которым шествовал с Говардом. Правда, он заметил окна в зданиях на улице, но были ли они сделаны для света? Или же весь город днем и ночью освещается искусственным светом, так что здесь совсем нет ночи?

Его поразило еще другое обстоятельство: ни в одной из комнат он не заметил каминов. Или теперь лето и помещение тоже летнее, или же город отапливается весь одновременно? Все это заинтересовало его, и он принялся разглядывать поверхность стен, кровать весьма простой конструкции и остроумные приспособления для уборки спальни. Никаких украшений, хотя архитектурные формы и окраска очень красивы. Несколько удобных кресел и легкий стол, бесшумно передвигающийся на роликах; на нем бутылки с какой-то жидкостью, стаканы и два блюда с прозрачным, похожим на желе веществом. Ни книг, ни газет, ни письменных принадлежностей.

«Да, мир сильно изменился», — подумал он.

Он заметил в соседней комнате ряд странных двойных цилиндров, на белой поверхности которых виднелись зеленые надписи, гармонировавшие с общим убранством комнаты. Как раз посередине из стены выдавался небольшой аппарат четырехугольной формы, размерами около ярда; лицевая сторона его представляла собой что-то вроде белого циферблата. Перед аппаратом стоял стул. У Грэхэма тотчас же мелькнула мысль, что эти цилиндры, вероятно, заменяют книги, хотя на первый взгляд такое предположение казалось неправдоподобным.

Его удивили надписи на цилиндрах. Сначала ему показалось, что они сделаны на русском языке. Затем он понял, что это был английский язык, только искаженный: «Qi Man huwdbi Kin», — очевидно: «Человек, который хотел быть королем». «Фонетический метод», — подумал Грэхэм.

Он вспомнил, что когда-то читал очень интересную книгу с таким заглавием. Но все же то, что он видел, совсем не походило на книгу. Он прочел еще две надписи на цилиндрах: «Душа сумерек», «Мадонна будущего» — о таких книгах он не слыхал, вероятно, они написаны в следующую после викторианской эпоху.

Он с любопытством осмотрел один из цилиндров, затем поставил его на место и принялся за осмотр аппарата. Открыв крышку, он увидел, что внутри вставлен двойной цилиндр. В верхней части прибора виднелась кнопка, совсем как у электрических звонков. Он нажал ее, послышался треск и вслед за тем голоса и музыка, а на циферблате появились цветные изображения. Сообразив, что это такое, Грэхэм отступил назад и стал смотреть.

На гладкой поверхности показалась яркая цветная картина с движущимися фигурами. Они не только двигались, но и разговаривали чистыми, тонкими голосами. Впечатление получалось совершенно такое, как если перевернуть бинокль и смотреть через его большое стекло или же слушать через длинную трубу. Грэхэм сразу же заинтересовался происходящей перед ним сценой.

Мужчина расхаживал взад и вперед и сердитым голосом объяснялся с красивой, капризной женщиной. Оба были в живописных, хотя и странных костюмах.

— Я работал, а что же делали вы? — сказал мужчина.

— А! — воскликнул Грэхэм.

Забыв обо всем на свете, он уселся в кресло. Не прошло и пяти минут, как он услышал фразу: «Когда Спящий проснется», — употребленную в виде пословицы-насмешки над тем, чего никогда не будет.

Вскоре Грэхэм так хорошо узнал действующих лиц, словно они были близкими его друзьями.

Наконец миниатюрная драма окончилась, и циферблат прибора потускнел.

Какой это странный мир, в который ему только что удалось заглянуть: бесчестный мир, где все ищут наслаждений, деятельный, хитрый и одновременно мир жесточайшей экономической борьбы. Некоторые намеки были ему совершенно непонятны, иные эпизоды свидетельствовали о полном изменении нравственных идеалов, о сомнительном прогрессе. Одежду синего цвета — этот цвет преобладал на движущихся платформах — носило, очевидно, простонародье. Грэхэм не сомневался, что сюжет вполне современен и что драма соответствует действительности. Трагический конец произвел на него угнетающее впечатление. Он сидел, устремив взгляд в пространство.

Наконец он вздрогнул и протер глаза. Он до того увлекся только что виденным, этим романом новых дней, что, очнувшись в бело-зеленых комнатах, был удивлен не меньше, чем после своего первого пробуждения.

Он встал со стула и снова очутился в волшебном мире. Впечатление от кинетоскопа рассеялось. Он вспомнил волнение на улицах, загадочный Совет — все пережитое им после пробуждения. Для всех Совет был олицетворением могущества и власти. Все говорили о Спящем. Сначала его не поразило, что он и есть Спящий. Он старался припомнить все, что люди говорили…

Он вошел в спальню и стал смотреть сквозь вентилятор. При вращении колеса слышался глухой шум, врывавшийся в комнату ритмическими волнами, и больше ни звука. Несмотря на свет в помещении, он заметил, что полоска неба темно-синего, почти черного цвета и усеяна звездами…

Он принялся снова обследовать помещение, но ему не удалось отворить плотно закрытую дверь, найти звонок или другим способом позвать людей. Способность удивляться уже притупилась; его мучило любопытство, жажда знания. Он хотел точно знать свое положение в этом новом мире. Он тщетно старался успокоиться и терпеливо ждать, пока кто-нибудь придет. Он жаждал разъяснений, борьбы, свежих впечатлений.

Вернувшись в первую комнату и подойдя к аппарату, он сумел переменить цилиндр. Тут ему пришла в голову мысль, что, без сомнения, только благодаря этому изобретению удалось сохранить язык и он так мало изменился за двести лет. Взятый наудачу цилиндр заиграл какую-то музыкальную фантазию. Начало мелодии было прекрасно, но потом она стала чересчур чувствительной. Грэхэм узнал историю Тангейзера в несколько измененном виде. Музыка была ему незнакома, но слова звучали убедительно, хотя и попадались непонятные места. Тангейзер отправился не в Венусберг, а в Город Наслаждений. Что это за город? Без сомнения, создание пылкой фантазии какого-нибудь писателя.

Тем не менее Грэхэм слушал с любопытством. Но вскоре сентиментальная история перестала ему нравиться, а потом показалась даже неприятной.

Там не было ни воображения, ни идеализации — одна фотографическая реальность. Будет с него этого Венусберга двадцать второго столетия! Он забыл роль, какую сыграл в искусстве девятнадцатого столетия прототип этой пьесы, и дал волю своему неудовольствию. Он поднялся, раздосадованный: ему было как-то неловко, хотя он слушал эту вещь в одиночестве. Он злобно толкнул аппарат, пытаясь остановить музыку. Что-то треснуло. Вспыхнула фиолетовая искра; по его руке пробежал ток, и аппарат замолк. Когда на следующий день Грэхэм попробовал вынуть цилиндры с Тангейзером и заменить Их новыми, аппарат оказался испорченным…

Волнуемый самыми разнообразными мыслями, Грэхэм принялся шагать по комнате. То, что ему показал аппарат, и то, что он видел собственными глазами, смущало его. Ему казалось теперь странным и удивительным, что за всю свою тридцатилетнюю жизнь он ни разу не попытался представить себе, каким же станет будущее.

«Мы сами же готовили это будущее, — подумал он, — и едва ли кто-нибудь из нас о нем думал. А теперь вот оно! Чего они достигли? Что ими сделано? Как войду я в этот мир? Он уже видел эти гигантские постройки, эти громадные толпы народа. — Но какие волнения потрясают это общество! Какова развращенность высших классов!»