Затем Тиссеран затевает разговор на свою излюбленную тему – о том, что «мы, программисты, сейчас короли». Очевидно, он имеет в виду высокие заработки, уважение окружающих, возможность поменять работу когда захочешь. Что ж, в этом-то смысле он прав. Мы действительно короли.

Он развивает свою мысль; а я начинаю новую пачку «кэмела». Вскоре он допивает свой мартини; ему надо вернуться в отель, переодеться перед ужином. Я не против.

Пока он переодевается, я сижу в холле, смотрю телевизор. По телевизору рассказывают о студенческих демонстрациях. Одна из таких демонстраций, в Париже, стала необычайно многолюдной: по свидетельству журналистов, в ней участвовали не менее трехсот тысяч человек. Предполагалось, что это будет мирная демонстрация, вроде как праздник, выплеснувшийся на улицы. Но, как и все мирные демонстрации, она приняла скверный оборот, одному студенту выбили глаз, полицейскому оторвали руку и т.д.

На следующий день после этой гигантской демонстрации в Париже было организовано шествие в знак протеста против «зверств полиции»; участники шествия держались «с поразительным достоинством», сообщает комментатор, – он явно на стороне студентов. Слегка утомившись от такого переизбытка достоинства, я переключаю канал: там показывают весьма сексуальный видеоклип. В конце концов я выключаю телевизор.

Тиссеран возвращается; на нем что-то похожее на костюм для джоггинга, только вечерний, черный с золотом, придающий ему некоторое сходство со скарабеем. Ладно, пошли.

Я предлагаю пойти ужинать во «Фланч». Это такое заведение, где можно поесть жареной картошки с неограниченным количеством майонеза (зачерпываешь его из большого ведра сколько захочешь); я возьму себе тарелку жареной картошки, утопающей в майонезе, и кружку пива – мне этого достаточно. А Тиссеран не задумываясь заказывает королевский кускус и бутылку «сиди-брахима». После второго бокала он принимается глазеть на официанток, на посетительниц, на всех девушек вокруг. Бедный парень. Бедный, бедный парень. Я понимаю, почему он так ценит мое общество: я никогда не рассказываю о моих подружках, никогда не хвастаюсь успехами у женщин. Поэтому он вправе предположить (и, надо сказать, с полным основанием), что я по той или иной причине не живу половой жизнью; для него это как бальзам на раны, краткая, но целительная передышка в его страданиях. Я помню тяжелую сцену, когда Тиссерану представили Томассена, только что принятого к нам на работу. Томассен по происхождению швед; он очень высокого роста (думаю, чуть больше двух метров), безупречного телосложения, а лицо у него отличается какой-то удивительной, солнечной, лучезарной красотой; кажется, что перед тобой сверхчеловек, полубог.

Томассен сначала пожал руку мне, потом подошел к Тиссерану. Тот встал и увидел, что Томассен выше его сантиметров на сорок. Он тут же снова плюхнулся на стул, лицо побагровело, я даже подумал, что сейчас он вцепится Томассену в глотку; на него страшно было смотреть.

Позже мне случалось ездить вместе с Томассеном в провинцию, обучать пользователей работе с новыми программами, вот как сейчас. И мы с ним отлично ладили. Я много раз замечал, что люди, наделенные необычайной красотой, бывают скромны, любезны, приветливы и предупредительны. Им нелегко завести друзей – среди мужчин во всяком случае. Им приходится постоянно совершать усилия, чтобы заставить окружающих хоть ненадолго забыть об их превосходстве.

Слава богу, Тиссерану так и не довелось ездить в командировку вместе с Томассеном. Но я знаю: каждый раз, когда у нас готовится серия командировок, он думает об этом и не спит ночами.

После ужина Тиссеран хочет выпить рюмочку в каком-нибудь «симпатичном кафе». Ну и чудесно.

Я послушно следую за ним и должен сознаться, на сей раз его выбор оказывается превосходным: мы входим в просторный сводчатый подвал с потемневшими, явно старинными балками на потолке. На маленьких, тесно расставленных деревянных столиках горят свечки. В глубине зала в громадном камине пылает огонь. Все в целом создает ощущение удачного экспромта, симпатичного беспорядка.

Мы садимся за столик. Он заказывает бурбон с содовой, я снова ограничиваюсь пивом. Осматриваюсь и думаю: да, возможно, на этот раз мой несчастный напарник найдет наконец то, что искал. Это студенческое кафе, здесь всем весело, все хотят развлекаться. За некоторыми столиками расположились по две или три девушки. А за стойкой несколько девиц даже сидят поодиночке.

Я гляжу на Тиссерана, стараясь придать лицу ободряющее выражение. Вокруг нас молодые люди и девушки берутся за руки, обнимаются. Женщины грациозным движением отбрасывают назад пряди волос. Они кладут ногу на ногу, они только и ждут повода расхохотаться. Словом, они развлекаются. Если хочешь подцепить кого-то, делай это здесь и сейчас, лучшего места и быть не может.

Он отрывает взгляд от стакана и смотрит на меня сквозь очки. И я понимаю, что он уже не в состоянии. Не хватает сил, не хватает мужества на новую попытку, он выдохся. Он смотрит на меня, лицо его подрагивает. Наверно, это от спиртного, он сдуру слишком много выпил за ужином. А вдруг, думаю я, он сейчас разрыдается, начнет рассказывать мне историю своих страданий; чувствуется, что он на грани; очки у него слегка запотели от слез.

Ничего страшного, я справлюсь с этой ситуацией, я его выслушаю, если понадобится, дотащу на себе до гостиницы; но я знаю: завтра он будет дуться на меня.

И я молчу, молчу и жду; я не знаю, какие разумные слова тут можно сказать. Минуту или дольше мы остаемся в напряжении, затем кризис проходит. До странности слабым, почти дрожащим голосом он говорит: «Нам пора бы вернуться. Завтра рано на работу».

Ну хорошо, уходим. Допиваем и уходим. Я закуриваю последнюю сигарету и снова смотрю на Тиссерана. Он совсем сник. Без единого слова позволяет мне заплатить по счету, без единого слова идет за мной, когда я направляюсь к двери. Он ссутулился, съежился; ему стыдно, он презирает себя, ему хочется умереть.

Мы шагаем к гостинице. Накрапывает дождь. Вот и закончился наш первый день в Руане. И я с точностью предвижу, знаю наверняка, что все последующие дни будут абсолютно такими же.

Сегодня в универсальном магазине «Новая галерея» на моих глазах умер человек. Простая такая смерть, в духе Патриции Хайсмит (то есть в этом происшествии были простота и грубость, характерные для реальной жизни, но встречающиеся также и в романах Патриции Хайсмит).

Случилось это так. Я зашел в отдел самообслуживания и увидел, что на полу лежит мужчина, но не смог разглядеть его лицо (потом, прислушавшись к разговору двух кассирш, я узнал, что ему на вид было лет сорок). Вокруг него уже суетились несколько человек. Я прошел мимо, стараясь не слишком задерживаться, чтобы это не приняли за нездоровое любопытство. Было около шести вечера.

Мои покупки были скромны: немного сыру и нарезанный ломтиками хлеб, чтобы поужинать в номере гостиницы (в тот вечер я отказался от общества Тиссерана – дал себе передышку). Но потом я остановился в нерешительности перед отделом вин: выбор – богатейший, прямо праздник для глаз. Только вот у меня не было штопора. Кроме того, я не очень-то люблю вино; последний довод возобладал, и я ограничился несколькими банками пива.

Подойдя к кассе, я узнал, что человек, которому стало плохо, умер: об этом говорили кассирши и муж с женой, пытавшиеся оказать ему помощь, по крайней мере в последние минуты. Жена была медицинской сестрой. Она считала, что ему надо было сделать массаж сердца, что это могло бы его спасти. Не знаю, права она была или нет, я в этом не разбираюсь, но если так, то почему она сама не сделала ему массаж сердца? Я не понимаю такой жизненной позиции.

Так или иначе, вывод из этого вот какой: в определенных обстоятельствах можно очень легко отправиться – или не отправиться – на тот свет.