Следует отметить, что война вызвала небывалое напряжение российской экономики Военные расходы России составили в 1914 г. 1655 млн. руб., в 1915 г. — 8818 млн. руб., в 1916 г. — 14573 млн. руб., а за восемь первых месяцев 1917 г. они равнялись 13603 млн. руб. Общая сумма военных расходов России между началом войны и 1 сентября 1917 г. составила 38650 млн. руб. {271} . Чтобы покрыть эти расходы, Россия между августом 1914 г. и сентябрем 1917 г. взяла займы на сумму 23908 млн. рублей, из которых 11408 млн. рублей составили внутренние займы, 4429 млн. — облигации и 8070 млн. — внешние займы. Займы, как мы видим, составили 61,9 процента всех фондов, мобилизованных для ведения войны, но только 20,9 % были получены от зарубежных кредиторов {272}.

Прислушаемся к мнению признанного авторитета в области экономики — М. Т. Флоринского: «Различие в процессе, приведшем к крушению Центральных держав, и процессе, сокрушившем Россию, поразительно. Россия испытывала муки не в виду истощения ее ресурсов, а из-за неспособности полностью использовать их. Но если объем ее продовольственных запасов не был полностью истощен, как это имело место в Германии и Австро-Венгрии, остается все же справедливым утверждение, что ее промышленность была безнадежно неадекватна поставленной задаче и что нехватка промышленных товаров вместе с недостаточной эффективностью железных дорог привела к страданиям городского населения во второй половине воины» {273}.

Наступает канун краха союза России с Западом. В недобрых предчувствиях западные дипломаты анализируют состояние русского общества и его вождей. В ресторане «Донон» экс-премьер Коковцов говорит Палеологу «Мы движемся к революции». Сидящий рядом Путилов не согласен: «Вовсе нет. Мы движемся к анархии. Между ними большое различие. Революционеры пытаются что-то перестроить; анархисты думают только о разрушении» {274} . Палеолога более всего интересует ход мыслей царя. У конфидантов царя складывается представление, что он контролирует положение. В его речах ничего не изменилось, он по-прежнему выражает волю к борьбе и уверенность в победе, но те, кто видел его осенью 1916 г., отмечают печальные черты. В его действиях, в выражении лица, в фигуре, во всех отражениях внутренней жизни проступили признаки уныния, апатии, покорности.

Западные правительства запрашивают — кто представляет опасность, кто способен обратить Россию на путь сепаратного соглашения с Германией? Накал мировой борьбы достигает пика, и Запад желает знать своего противника в России. Вывод лучших специалистов: это дворянство балтийских провинций, группа высших лиц при дворе, реакционная партия Государственного Совета и Думы, фракции сената, часть крупных финансистов и промышленников. Их лидерами являются Штюрмер, Распутин, Добровольский и новый министр внутренних дел Протопопов Прогерманская партия оказывает влияние на императрицу, а та — на императора. В случае возобладания прогерманской партии император Николай вынужден будет отречься от престола в пользу своего сына под регентством императрицы. Впервые открыто обсуждается возможность измены России своим союзникам.

Западные послы приходят к выводу, что их задачей является свержение Штюрмера. Они еще не представляют себе своего подлинного противника — российскую социал-демократию. А именно в это время оживили свою работу социал-демократы, особенно крайние среди них — большевики. Вождями нарастающего движения выступили три депутата Государственной Думы — Чхеидзе, Скобелев и Керенский. Ощутимой для западных послов становится деятельность заграничных лидеров социал-демократии — Плеханова в Париже и Ленина в Швейцарии. Отмечается организованный характер деятельности русских социалистов, их чрезвычайная вера в свои силы. «Что в особенности, — пишет Палеолог, — поражает меня в петроградском триумвирате — это практический характер их деятельности. Разочарования 1905 г. принесли плоды. Они не ищут больше соглашения с „кадетами“, потому что они буржуа и никогда не поймут пролетариата, нет больше иллюзий на счет немедленного содействия со стороны крестьянских масс. Поэтому ограничиваются тем, что обещают им раздел земли. Прежде всего организуют „вооруженную революцию“. Путем тесного контакта между рабочими и солдатами будет установлена „революционная диктатура“. Победа будет одержана благодаря единению фабрик и казармы. Керенский — душа этой работы» {275}.

Русские офицеры, которые всегда бравировали перед Западом огромной массой и природной стойкостью русской армии, к концу 1916 г. также стали подавать признаки усталости. Утомление, уныние и раздражение росли с каждым днем. 17 октября 1916 г. адъютант великого князя Михаила (брата императора) барон Врангель поделился с французским военными атташе впечатлениями, вынесенными из Галиции: «Русский фронт обложен от одного конца до другого. Не рассчитывайте больше ни на какое наступление с нашей стороны. К тому же мы бессильны против немцев, мы их никогда не победим». На Западе признавали исключительные качества германской армии, но такая степень отчаяния была там неведома. Русская откровенная усталость заставляла Запад усомниться в союзнике. Зима 1916-1917 гг. начиналась при самых мрачных предзнаменованиях.

Общество усиленно искало «козла отпущения» русских бед и с легкостью его нашло. Распутин, который в иных условиях никогда бы не вышел на главные подмостки русской истории (и который в текущий момент более других способствовал крушению морального авторитета царствующего дома) высказывал разносившиеся по городу суждения: «Слишком много мертвых, раненых, вдов, слишком много разорения, слишком много слез… Подумай о всех несчастных, которые более не вернутся, и скажи себе, что каждый из них оставляет за собой пять, шесть, десять человек, которые плачут. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре… А те, которые возвращаются с волны, в какой состоянии, Господи Боже!.. Искалеченные, однорукие, слепые!.. Это ужасно! В течение более двадцати лет на русской земле будут пожинать только горе». Даже рациональный ум западных представителей ставил Распутина главным источником бед и сокрушителем союзнической лояльности.

Следует признать, что правительство, при всей посредственности его лидеров, сознавало критический характер сложившегося положения. Посол Палеолог слышал самую пессимистическую оценку внутреннего положения в России от начальника канцелярии премьера Штюрмера Мануйлова. «В тылу полное разложение. Тыловые части ровно ничего не делают или во всяком случае недостаточно заняты. Вы знаете, что зима — самое неудобное время для военного обучения. Но в этом году это обучение проходило в особенно сокращенном и упрощенном виде из-за недостатка ружей, пулеметов, орудий, а главное — из-за недостатка в офицерах. Кроме того, солдаты очень скверно помещены в казармах. Их набивают как сельдей в бочку. В Преображенских казармах, рассчитанных на 1200 человек, помещены 4000 человек. Представьте себе их жизнь в душных и темных помещениях! Они проводят целые ночи в разговорах. Не забывайте, что среди них есть представители всех народностей империи, всех религий и сект, есть даже евреи. Это прекрасный бульон для культуры революционных бактерий. И наши анархисты, конечно, прекрасно это понимают» {276} . Слыша вместо обычной бравады этот вопль о грядущем несчастье, Палеолог сделал вывод, что падение русского режима не за горами.

Бьюкенен впервые говорит, что крен к нейтрализму в России серьезен и страна охвачена глубоким сомнением. Самым важным британский посол считал падение морального духа армии. Он пишет в Лондон: «Если здесь произойдут волнения, то, как мне передают, армия откажется сражаться». Кто вызовет взрыв? По мнению, посла «волнения будут вызваны скорее экономическими, чем политическими причинами, и начнут их не рабочие на фабриках, но толпы, стоящие на морозе в очередях у продовольственных лавок» {277}.

Анализ причин этого скоротечного распада указывал на изоляционизм, типичное для русской политической жизни непомерное «колебание маятника», слепоту верхов, переход стоицизма низов на определенном этапе в безудержную ярость, отчуждение интеллигенции от общественной жизни, несовершенство партий, некритично следовавших за лидерами, проявившими хрупкость характера. Спасение союзника начинает видеться в создании в России на массовом уровне более привлекательного образа западных союзников — посол Бьюкенен развивает необычайную активность, пытаясь создать в обществе дружественные чувства к Британии. В ноябре 1916 г. под главенством председателя Государственной Думы создается англо-русское общество.