На растущее место России в Европе стали указывать демографические показатели. В середине семнадцатого века четырнадцатимиллионное население России составляло лишь половину совокупного населения Франции и Англии (27 миллионов человек). К 1800 г. соотношение изменилось в пользу России (36 миллионов против 39 миллионов Англии и Франции). Соотношение еще более изменилось в пользу России к началу нашего века (129 миллионов против 79 миллионов). Уступая в индустриальном развитии, Россия стала равной всему Западу по населению, если в него включать Англию, Францию и США.
Размеры России, ее население, экономический потенциал и военная мощь сделали ее великой мировой державой, и, по меньшей мере, в одном случае — на Берлинском конгрессе в 1878 г. — практически весь мир объединился, чтобы ограничить рост влияния рвущегося вперед гиганта. Но могущество России не имело достаточно прочного фундамента. Главной причиной слабости России явился специфический характер ее внутреннего развития — чреватый потрясениями переход от традиционного общества к индустриальному, болезненная абсорбция новых идей и институтов.
Разумеется, Россия очень отличалась от Запада по композиции своего населения. Прежде всего, она была более обширной страной. Во Франции на одну квадратную милю территории приходилось 200 человек, в Англии — 600 человек. В России — 60 человек. Во Франции городское население составляло половину всей нации, в Англии — 70 процентов. В России из 150 миллионов населения (ценз 1912 года) в городах жило 16 миллионов человек. Два с половиной миллиона промышленных рабочих были безусловным меньшинством в своей преимущественно сельскохозяйственной стране. Несколько сот больших заводов и несколько тысяч промышленных предприятий были островом среди двенадцати миллионов крестьянских домов.
В период, когда три последних царя из династии Романовых решили войти в индустриальную эпоху на основе ограниченного заимствования западного технологического опыта при сохранении «исконно русской» системы правления (т.е. самодержавия), вопрос о союзе России с Западом приобрел действительно судьбоносное значение. Славянофилы настаивали на том, что Россия — это особый мир, западники на том, что лучшее в этом мире принесено с Запада Петром и Екатериной. В царствование Николая Второго в правящем слое утвердилась некая «срединная» идея: экономические перемены неизбежны и они желательны, так как Россия принадлежит к европейскому центру мирового развития; но при этом приобщении к мировой технологической культуре России следует сохранить свое уникальное внутреннее своеобразие перед напором западных идей индивидуализма, денежных отношений и демократии.
Ключевое противоборство двух тенденций русской истории, как и пик сближения России с Западом, приходится на 1914-1917 годы, когда был создан военный союз, противостоящий притязаниям Германии на гегемонию в Европе. Но в эти критические годы высшего испытания сказалась слабость дела, осуществленного Петром. Во всей трагической отчетливости проявилось, что династия Романовых создала лишь тонкий слой вестернизированной аристократии, той в основном военной элиты, признание которой народом зависело от непосредственных практических результатов. И когда эти результаты оказались плачевными, во весь рост и во всем критическом звучании встал вопрос о двух народах внутри одного, о двух культурах в пределах одной нации. Небольшая прозападная элита сама увидела, сколь мала ее внутренняя база, сколь далеки огромные массы народа, живущие собственной жизнью, от блестящих «граждан мира» из двух столиц. Стало прискорбно ясно, что царю Петру и его наследникам не удалось найти «синтеза» духа Запада, покоящегося на идее самореализации, на абсолютной убежденности в своем праве, на абсолютном самоутверждении и русского духа, склонного к созерцательности, преданного идее по-своему понимаемой справедливости.
Россия, в случае победы в первой мировой войне, должна была войти в Центральную Европу, в Средиземноморье и принять непосредственное участие в создании в Европе такого политического порядка, при котором треугольник «Россия-Британия-Франция» определял бы развитие всего евразийского континента. Залогом «окончательного» завершения интеграции России в Европу стал союз с европейским Западом, с Парижем и Лондоном — невиданный доселе эксперимент в дипломатической истории русского государства.
Начался безумный европейский раскол, стоивший ей в целом — и каждому великому национальному государству в отдельности — места центра мировой мощи, авангарда мирового развития. Блестящая плеяда дипломатов слишком уверовала в незыблемость Европы как мировой оси, точки отсчета мирового развития. Европа поплатилась за свое самомнение, за узость мыслительного горизонта. Оказалось непрочным мировое равновесие, тонка пленка цивилизации, горькими стали последствия небрежного отношения к нуждам европейских народов. Нам нужно это осмысление, если мы всерьез решили возвратиться в Европу. В новой Европе рубежа нового тысячелетия мы не должны повторить ошибку, с легким сердцем сделанную летом 1914 года. От этого зависит наше будущее.
Быть немцем и чувствовать себя представителем Запада было практически невозможно всегда, вплоть до середины XX века. Германия имела по отношению к Западу нечто общее с Россией. В Германии и России отсутствовал положительный опыт века Просвещения, столь ощутимый на Западе; в обеих странах не было либерально-гуманитарных традиций, столь счастливо доставшихся Западу от Ренессанса и Просвещения. ф. Ницше писал о «враждебности немцев Просвещению» {*1} . То же с полным основанием можно сказать о России. Ницше еще питал надежду, что «обскурантистский, преисполненный энтузиазма атавистический дух», обусловивший отчуждение Германии от Запада, со временем потеряет силу. Но будущее показало, что отчуждение Германии от Запада лишь углублялось, достигнув до своего пика при Гитлере.
Если немцы и смотрели на Запад, то желали усматривать некоторое родство только с «германской Британией», чьи корни традиционной свободы немцы видели в старых традициях англосаксов. Но и Англия воспринималась как страна ложных принципов. Вспомним лишь, как Гейне в 1830 г. писал об «инфернальной Англии, в которой невозможно жить»{*2} . Поэт, которого даже в англосаксонском мире воспринимали как величайшего наследника Гете, полагал, что антизападная традиция Пруссии навяжет Германии отчуждение от Запада, что и случилось.
Один из наиболее известных германских экономистов — В. Зомбарт — доказывал в книге «Торговцы и герои», что торговцы Запада имеют мало общего с героями Германии. «Германская мысль и германское чувство проявляют себя в единодушном протесте против всего, что может хотя бы отдаленно называться английской или западноевропейской мыслью и чувством. С величайшим отвращением, с отчаянием и возмущением германский дух восстает против идей восемнадцатого века — английских по происхождению. Каждый германский философ и даже каждый немец, думающий по-немецки, всегда решительно отвергают весь этот утилитаризм и эвдемонизм. Все, что в западных идеях связано с коммерциализмом, недостойно нас».
Складывается впечатление, что начало эры несчастий России лежит в неверном дипломатическом выборе, предполагавшем союз с Францией и противостояние Германии. Порочными были изначальные посылки. Ныне, в конце века, напрашивается вывод, что России нужен был союз с обеими странами: с Францией (который гарантировал от германской экспансии в Европе), но и с Германией — лидером европейского экономического развития. Россия нуждалась в германской технологии, в германских капиталах и в германских специалистах, в инженерах и организаторах, которых сегодня мы назвали бы менеджерами. Дипломатическое замыкание России на Запад в пику Германии делало ее заложницей неконтролируемых ею политических процессов. Россия, по существу, отдала свою судьбу в чужие руки.
Современная история России началась в 1914 г. Многое из того, что происходит сейчас в развитии нашего государства — попытка (по возможности, менее болезненного) сращивания с европейскими тканями, отторгнутыми в 1914-1918 гг. Первая мировая война открыла новый пласт нашей национальной истории, создала предпосылки революции, гражданской войны, построения социализма и многих десятилетий разобщения с Европой. Эта война служит водоразделом между преимущественно эволюционным, упорядоченным развитием и, с другой стороны, спазматической — со взлетами и падениями — революцией нашей страны. Наш век прошел под знаком внутриевропейского противостояния, фактической европейской гражданской войны между 1914 и 1991 гг. с ее долговременным эпилогом в виде «холодной войны», угасшей на наших глазах лишь в последние годы.
