Гудериан спросил, сколько убитых. Командир дивизии ответил: более пятисот. У русских примерно столько же. Гейнц поинтересовался этим мимоходом, его мысли были прикованы к танкам, еще стоявшим в тех местах, где их настигли снаряды. Будто стадо больших неуклюжих животных разбрелось в беспорядке по полю и окаменело, застыло под тонким снежным покровом.

Большинство танков выгорело изнутри, от них остались только черные, покрытые копотью, коробки. Невозможно было, их ремонтировать. Пугало соотношение потерь. 47 машин были окончательно выведены из строя; кроме того, имелось много подбитых и уже увезенных в тыл. А русские, отступив, оставили всего два танка. Даже, если они успели эвакуировать несколько подбитых машин, даже если считать 50 к 10, все равно соотношение было ужасное, все равно это был очень неприятный симптом.

До сих пор войскам Гудериана приходилось встречаться лишь с отдельными русскими машинами Т-34. Качество их немцы уже успели оценить. Их броню не могли пробить ни противотанковые орудия, ни 75-миллиметровые короткоствольные пушки немецких танков. Эти пушки способны были только повредить гусеницы или катки и лишь при очень благоприятных условиях, стреляя сзади, поразить через жалюзи мотор.

Т-34 имел длинноствольную пушку, придававшую большую начальную скорость снаряду, который пробивал даже лобовую броню наиболее тяжелых немецких машин.

Германское командование, рассчитывая быстро завершить войну, было уверено, что русские не успеют наладить серийный выпуск новых танков. И то, что на фронте появилась целая бригада «тридцатьчетверок», было плохим предзнаменованием.

К тому же русские использовали теперь совсем необычное оружие – ракеты. Слава богу, что этих реактивных снарядов у них еще очень мало. Ставка фюрера уже разослала циркуляр, требующий захватить хотя бы одну ракетную установку. Но сделать это было пока невозможно. Ракетчики давали залп и сразу уезжали за десятки километров. Ходили слухи, что в этих подразделениях служат специально отобранные люди. Если возникала угроза попасть в плен, они должны были нажатием кнопки взрывать свои машины. С каждым днем воевать становилось все труднее. И был только один выход: напрячь все силы, чтобы как можно скорее окончательно разгромить большевиков.

– Я потерял тут треть своих танков, – сказал командир дивизии. – А завтра мне нужно наступать снова.

– Да, – ответил Гудериан. – Вы будете атаковать и завтра, и послезавтра. И еще столько раз, сколько понадобится. И будете нести ответственность за большие потери. Вам известна директива о наступательных боях? Что вы должны предпринять в случае неудачи?

– Директива рекомендует оторваться от противника и снова организовать наступление в другом месте.

– Дорогой генерал, – улыбнулся Гейнц. – Вы, конечно, простите мне этот маленький экзамен. Иногда недостаточно полагаться только на интуицию, иногда полезно вспомнить простые истины. Они помогают не потонуть в повседневных заботах.

– И видеть не только потери…

– Вы меня поняли, – удовлетворенно кивнул Гудериан. – Жду от вас сообщения о взятии Мценска.

Гейнц пошел к своему «оппелю». Под галошами хлюпала присыпанная снегом грязь. Генерал боялся простудиться. Хорошо, что в машине было тепло. Он устроился на заднем сиденье и закрыл штору. Автомобиль плавно тронулся с места.

Ум Гудериана усиленно работал, ища выход из создавшегося положения. Было ясно, что 4-й танковой дивизии с мотопехотой на Тулу не пробиться. Надо немедленно повернуть к автостраде 3-ю танковую дивизию от Волхова, направить часть сил из-под Брянска, с кольца окружения.

Это были вопросы текущего дня, но требовалось подумать и о будущем, учитывая, что количество новых танков у русских возрастает. Прежде всего нужно снять с себя ответственность за большие потери, вызвать из Берлина комиссию для осмотра разбитых машин, обсудить вопрос о производстве более крупных противотанковых пушек. И, кроме того, сегодня же отдать приказ, поощряющий солдат. Каждому, кто подобьет Т-34, – две недели отпуска на родину; за подбитый КВ – три недели.

В Орле Гудериан заехал в штаб танковой дивизии, располагавшийся в большом здании какого-то учреждения. В грязном коридоре валялись солома, поломанные стулья. Топились пузатые, выступающие из стен, печи, но все равно было холодно. Гейнца обеспокоило подавленное настроение офицеров. Раздраженные голоса, ругань, измятые мундиры. Конечно, никогда раньше не было сразу таких потерь, такого холода и таких неудобств. Но война есть война, и с этим надо мириться.

В коридоре он встретил обер-лейтенанта Фридриха Крумбаха. Даже этот отличный офицер был сегодня угрюм, шинель его запачкана, фуражка так низко надвинута на уши, что верх выпирал бугром. Между порозовевших на ветру щек – неестественно красный, как у пьяницы, нос.

Гудериан пригласил Крумбаха в кабинет. Никогда не надо упускать случая откровенно поговорить с непосредственными участниками боя, они могут сказать больше, нежели начальники, наблюдавшие со стороны. У Гейнца было много знакомых в войсках, которые служили ему своего рода щупальцами. Через них он узнавал, что делается в подразделениях, каково настроение солдат и младших офицеров.

– Курите, обер-лейтенант, – разрешил генерал. – Почему вы не в полку?

– Моя машина в мастерской. Будет готова через два дня.

– Этим вы и огорчены?

– Да,

Крумбах замялся. Не мог же он сказать, что совсем не спешит обратно на передовую, что нарочно не торопится с ремонтом.

– Я никогда не видел такого пекла, как в последнем бою.

– Помните, обер-лейтенант, я предупреждал и вас, и других на занятиях в прошлом году, что война будет тяжелой? Кажется, вы тогда не придали особого значения моим словам?

– Верно, господин генерал.

– И, конечно, потом еще и подшучивали надо мной? – прищурился Гудериан.

– Пощадите, господин генерал! Мы просто тогда не приняли это всерьез.

– А сейчас воспринимаете все слишком мрачно.

– Мы потеряли старых товарищей.

– Отомстите за них русским. Эти новые танки тоже можно бить. Вы позволили им расстреливать себя с флангов, вместо того чтобы самим обойти их.

– Мы действовали, как всегда.

– А между тем русские кое-чему научились.

– К сожалению, они научились слишком многому.

– Не преувеличивайте, обер-лейтенант. Здесь, на дороге к Москве, они вводят в бой все самое лучшее, что у них есть. Лучшее и последнее – это их агония. Еще два-три таких боя, и они выдохнутся совсем.

– Вероятно, так, – согласился Крумбах.

Разговор с генералом оставил у Фридриха неприятный осадок. Гудериан старался ободрить его, а через него – и других танкистов. Раньше этого не бывало.

Крумбах отправился в походную мастерскую, где стоял его танк. Отозвал в сторону Лемана, возившегося возле машины вместе с ремонтниками. Протягивая ему сигарету, сказал негромко:

– Ты не очень торопись, Куддель. Надо привести все в порядок. А дивизию мы успеем догнать и через неделю.

Унтер-офицер понимающе посмотрел на него хитрыми глазами.

– Разумеется, командир. Уж если мы попали сюда, нужно использовать все возможности.

Снегопад сменился мелким дождем. Дороги развезло, машины еле ползли, артиллерийские лошади скользили и падали.

Экипаж Варюхина отступал в арьергарде. Проезжали метров пятьсот и останавливались, укрываясь за постройками или среди деревьев. На шоссе появлялись, смутно видимые за сеткой дождя, легкие немецкие танки. Завязывался огневой бой. Фашисты вели себя осторожно, стреляли издалека.

Вот уже четверо суток войска Гудериана, имевшие многократное численное превосходство, не могли сломить сопротивление бригады полковника Катукова. Советские танкисты, сочетая быстрый маневр с огнем из засад, уничтожали за сутки тридцать-сорок немецких машин. Ночью скрытно отходили на север, занимали новый рубеж, а наутро, когда фашисты начинали наступление, повторялось то же самое.

И только 10 октября, совершив по раскисшим дорогам обходный марш, войскам Гудериана удалось ворваться с востока в город Мценск. Бригада, оборонявшаяся южнее города, сразу оказалась в очень тяжелом положении. Со всех сторон – немцы. Позади – река Зуша.