Грунт здесь был вязкий, гусеницы оставляли глубокую колею. Проехав немного, Крумбах остановил машину и велел заглушить двигатель. Открыл люк, вылез на башню и встал во весь рост. То, что он увидел, обрадовало его. Русские, увлеченные преследованием, ушли далеко в сторону, и только один их танк стоял метрах, в трехстах от лощины, развернувшись левым бортом. Что-то случилось там с гусеницей. Весь экипаж находился на земле.

Хотя момент был очень выгодный для удара, Крумбах колебался, боясь выдать свое присутствие, Но вокруг было пусто. Решившись, Фридрих жестом вызвал наверх башенного стрелка. Унтер-офицер Леман стал рядом с ним, вытянул тонкую шею, будто нюхал воздух остреньким носом. Они поняли друг друга с полуслова.

– Три снаряда, Леман!

– Но с места?

– Да!

Крумбах захлопнул люк. Танк рывком взял подъем, резко остановился и в ту же секунду грохнул выстрел. Фугасный снаряд угодил в корму советской машины. Блеснуло пламя, упали люди, возившиеся возле гусеницы.

Вторым снарядом Леман промахнулся. Зато третий попал точно: над машиной сразу закурился дымок. Крумбах скомандовал. Водитель тотчас дал полный газ, и танк, развернувшись, помчался по лощине в сторону автострады.

Через полчаса они вернулись в то место, откуда уходили в бой. Здесь стояло десятка полтора танков, покрытых свежими вмятинами и грязью. Сюда же, на сборный пункт, тягачи тащили подбитые машины.

Крумбах мысленно поблагодарил бога. Кажется, повезло и на этот раз. Леман крутил грязным пальцем колесико зажигалки, пытаясь высечь огонь. Хитрые и всегда веселые глаза его были сейчас расширены и неестественно блестели, будто у больного с высокой температурой.

– Жалко ребят, – сказал он.

– Двое еще могут вернуться.

– Но могут и не вернуться, мой командир. Сегодня для нас черный день. На месте генерала я не стал бы продолжать сейчас бой.

– А мы все-таки подбили этого русского, Куддель. Ты неплохо справился, старина!

– Да, командир. Но я не хотел бы, чтобы такой день повторился, – ответил Леман и, разозлившись, бросил на землю так и не сработавшую зажигалку.

Отразив за день несколько атак, бригада полковника Катукова понесла большие потери. Мотострелковый батальон был почти полностью уничтожен. Не осталось пушек. Люди измучились, отупели от непрерывной стрельбы и грохота, от ядовитых пороховых газов. Танкам нельзя было задерживаться на одном месте, немецкие артиллеристы быстро нащупывали их. Десятки батарей вели огонь, не жалея снарядов. Рощи и перелески были иссечены стальным градом, деревья свалены и переломаны.

Танкисты держались на последнем пределе. Ко всему прочему – кончались боеприпасы. В машинах оставалось по нескольку снарядов.

Немецкому командованию было ясно, что русские измотаны, что нужно воспользоваться этим и сегодня сломить их. Если этого не сделать, завтра придется начинать все сначала. К вечеру немцы подтянули из Орла резервы. В последнюю атаку на ослабевшую бригаду русских решили бросить сразу две сотни танков. Остановить такую силу было невозможно. Исход сражения решал теперь простой закон численности.

Советские танкисты знали: кроме них, дорогу на Москву закрыть сейчас некому. Если нынче немцы прорвутся здесь, завтра они будут в Туле… Наступил решающий час. Командир корпуса генерал-майор Лелюшенко приказал поддержать героическую бригаду последним имевшимся у него средством…

Танк лейтенанта Варюхина укрылся за стогом сена, недалеко от шоссе. Быстро наползали осенние сумерки. Ярче становились многочисленные трассы снарядов. Багровыми вспышками мелькали разрывы.

Пренебрегая опасностью, открыли люк. Отравленные пороховыми газами и парами бензина, танкисты по очереди вылезали наверх, жадно дышали холодным воздухом. Все четверо были легко ранены. Варюхину посекли лицо мелкие осколки брони. Лешка, ударившись при толчке, разбил себе лоб и бровь. Глаз запух, трудно было смотреть.

– Эх! – сказал Карасев. – Небось думают-гадают теперь дома, в каких я краях. Получат похоронную, и невдомек им, что я на самой что ни есть родной земле в ящик сыграл!

Подумал и добавил со вздохом:

– Впрочем, ящика не будет, и похоронной тоже не будет.

– А ты что это, Аника-воин, раньше смерти помер, – разозлился Варюхин. – Ты чего тоску на людей наводишь? Сиди и не вякай!

– Я не вякаю. Мне один хрен, что в лоб, что по лбу. Обойдемся и без похоронной. Только скажи ты мне, товарищ лейтенант, одно. Если мы из этой мясорубки вылезем, ты меня домой на сутки отпустишь? День дома побыть, а на ночь к зазнобе сходить? Мне больше не надо.

– Отпущу.

– Ни хрена подобного, – убежденно произнес Лешка. – Это ты во мне боевой дух поддерживаешь.

– Честное слово, – заверил Варюхин. – И не матерись давай, здесь тебе не кабак и не базарная площадь. Ох, смотри, надеру я тебе после боя рыжий вихор!

– Ладно, – повеселел Лешка. – Не помрем – дери, сколько влезет. Отцу не давался, а тебе разрешу.

В низине, в полутора километрах от них, где сконцентрировались для атаки немцы, взвилось несколько ракет. И сразу же послышался тяжелый слитный гул сотен моторов. На поле поползла черная, густая масса. Она расширялась вправо и влево, медленно текла вперед.

– По местам! – дал команду Варюхин. Маленькой крепкой рукой стиснул плечо Карасева. – Ну, Алексие, не в первый и не в последний раз…

– Ты прости, лейтенант, если что…

– Э, брось!

Варюхин взялся за крышку люка, чтобы захлопнуть ее над собой. Медлил, выгадывая секунды, потому что знал – открыть едва ли придется. Оставалось одно: расстрелять последние боеприпасы – и на таран.

За спиной его раздался вдруг никогда не слышанный, скрежещущий, раздирающий уши рев. Яркая вспышка озарила поле. Рев стремительно нарастал, сотрясая воздух. Будто множество комет, сгорая на лету, оставляя за собой огненно-красные полосы, пронеслись над возвышенностью в сторону немцев. Там, где ползла черная масса танков, на большом пространстве разом вскинулось яркое пламя. Со страшным грохотом качнулась земля. Ослепленный, оглушенный Варюхин, сбитый воздушной волной, свалился внутрь танка.

Придя в себя, вылез на броню. Смотрел, ладонью прикрывая глаза. Там, где были немцы, горела земля. Огонь быстро расползался и вдаль, и вширь. Что-то трещало, взметывались острые языки пламени. Можно было различить полыхающие танки, мечущиеся фигурки людей.

Залп двух дивизионов реактивных минометов застиг немецкие части на исходном рубеже атаки. Шестьсот сорок мин взорвалось почти одновременно, в течение тридцати секунд. Там, куда угодили они, все было сожжено и уничтожено. Подразделения противника, не попавшие под этот удар, в панике повернули обратно. Охваченные ужасом, немцы убегали подальше от страшного места. Танкисты на полной скорости гнали свои машины. Это было то новое оружие большевиков, о котором уже ходили легенды среди солдат, но которое войска Гудериана испытали на себе первый раз.

В ночь с 6 на 7 октября танковая бригада русских отошла на новый рубеж, к Мценску, и заняла позиции на линии Ильково – Шеино, как и прежде прикрывая шоссе из Орла в Москву. Немцы тем временем приводили в порядок свои потрепанные войска, готовясь к новому наступлению.

Днем потеплело, но повалил снег. Дул гнилой влажный ветер, острый и пронизывающий. Тучи тащились над самой землей. В воронках и кюветах стояла вода, покрытая серой кашицей. Машины, сворачивавшие с шоссе, вязли в раскисшем черноземе.

От Орла до места вчерашнего сражения Гудериан добирался два часа: дорога была разбита гусеницами танков и тягачей, асфальт превратился в крошево. «Оппель» буксовал, подпрыгивал на выбоинах. Гейнц сердито думал, что они сами рубят сук, на котором сидят. Надо категорически подтвердить приказ: автостраду не обстреливать и не бомбить, танкам двигаться стороной, не портить твердое покрытие.

Поле боя – просторная низменность с подковообразной дугой высот – было прикрыто снегом, как белым саваном. Снег припорошил обугленную, истерзанную гусеницами землю, замаскировал траншеи, бережно укутал переломанные кусты. Но следы бушевавшего здесь огня и металла проступали повсюду. Валялись разбитые, опрокинутые, расплющенные пушки. Там и тут виднелись остовы сгоревших грузовиков. Похоронная команда собирала трупы, их подтаскивали к дороге и складывали штабелями. Мертвецы с черными пятнами крови на шинелях, с разбитыми головами, оторванными конечностями, с вспоротыми животами и теперь оставались солдатами. Лежала ровными рядами, нижние чины в одном месте, офицеры – в другом. В глазницах трупов скапливалась вода, казалось, что глаза покойников полны слез.