Как мы в детстве любовались Чапаевым, как ликовал зал, а ведь в атаку против него сомкнутым строем шёл, как написал однажды прекрасный русский писатель Владимир Солоухин, поручик Лермонтов, шёл поручик Толстой, шёл поручик Александр Куприн… Шёл Антон Иванович Деникин, недавно возвращённый из эмиграции и погребённый с честью на кладбище Донского монастыря, шёл Александр Васильевич Колчак, чей памятник стоит сейчас у Знаменского монастыря в Иркутске, шли славные дроздовцы, чей гимн "Смело мы в бой пойдём за Русь святую" другие герои перевели как "Смело мы в бой пойдём за Власть Советов". Правда металась на нейтральной полосе, убиваемая теми и другими, и выходила долго и болезненно и сегодня ведь не остановившейся войной. Разве что неприятель сегодня поумнел и идёт неслышной пятой колонной, разрушая русский язык, изгоняя дух для торжества плоти, нарочито замутняя смятое временем сознание.

Но не зря воскресают старые и строятся новые храмы и монастыри, не зря звучит благовест колоколен, и идут и идут крестные ходы, становясь всё шире, всё полноводнее. Сознание срастается медленней и незаметней, чем просит душа, но оно срастается, как ни гуляет яркое торжествующее зло, и однажды в русском сердце не могла не родиться мысль выйти из порочного круга красных и белых, левых и правых правд и попытаться услышать их единым русским сердцем, дать им простить друг друга в усталой и много понявшей душе, чтобы начать жить мудрее и целостнее не с новой страницы, а с новым сознанием любви и надежды на новый выход из минувшего, на новый, не хоженый, но только в русской душе и могущий родиться путь.

Крест должен был встать как человек в дверях истории, раскинув руки, чтобы каждый увидел, что далее уже нельзя человек на человека, правда на правду, потому что есть Истина, и она есть Любовь и Единство.

Первым лучше других услышал и назвал вектор этого пути писатель Александр Проханов, призвав собрать земли русской славы и мученической истории под Крестом прощения и единства. И назвал адрес: "Псковская область. Это порубежная область, сюда переместились стратегические интересы как России, так и нашего окружения, во многом враждебного. Эта область должна заявить о себе как глубинная русская область, которая заставляет Россию вспомнить о всей своей вековечной огромной истории… здесь на протяжении всей необъятной русской истории все эры русской судьбы, все эры русского исторического эпоса оставили очень яркие и святые отпечатки."

Дальше пойдёт одна общая цитата осенних дней 2007 года, когда встал Священный Холм под Изборском. Не важно, кто сказал те или иные слова: писатели Александр Проханов или Валентин Курбатов, председатель колхоза "Изборск" Вадим Иванов или руководитель духовно-светского сообщества "Переправа" Александр Нотин, архитектор Священного Холма, он же создатель трепетно-светлой церкви Вознесения Христова на Орлецовском кладбище Юрий Ширяев или депутат Государственной Думы Алексей Сигуткин, искусствовед, реставратор Савва Ямщиков или археолог, академик Академии наук Российской Федерации Анатолий Кирпичников… Их устами говорил народ, уже в самом деле утомленный не столько нерусским солнцем, сколько русской распрей, народ, заплативший самой большой кровью за свои и чужие победы в своих и чужих войнах, за своё отступничество перед собой, за готовность соблазниться чужими идеями.

Кого Бог хочет наказать, лишает разума. Общинный русский разум повреждён двадцатым веком, самым страшным веком русской истории. В нём утвердились распад и растерянность. Общество наше сейчас обессмыслено. Человек забыл истинное своё назначение, истинное божественное происхождение своё и ударился во все тяжкие. Отсюда у нас экологические проблемы, отсюда военные конфликты, отсюда бесконечное, постоянно умножающееся количество противоречий, разногласий, споров, свар. Но мы ещё открыты для духовного возрождения, для того, чтобы переосмыслить свою историю, понять, что вера, наша благодатная вера ничуть не противоречит науке и современному философскому осмыслению мира, не противоречит современной жизни. Надо поднять старые российские традиции, наши истоки, наши корни, оживить их и вспомнить, что великие русские победы все были с Богом в сердце. Священный Холм призывает именно к этому. Если мы это сделаем, процесс духовного возрождения России станет первым и важнейшим национальным проектом. Тогда сила и спокойная уверенность вернутся в наши души, и мы сможем и строить космические корабли, и осваивать любые просторы, и восстанавливать поруганную, разрушенную Родину, и прекратить демографическое убывание.

В этот Холм, как в чашу, должны быть слиты все великие русские исторические энергии. Энергии наших побед, энергии наших свершений, энергии наших богооткровений, энергии, которые сотворили великое государство, великую культуру, великую православную церковь. Псковская земля, как никакая другая, несёт в себе отпечатки знаменитой, предвечной русской истории...

Я ВЕРНУЛСЯ ВО ВЛАДИВОСТОК, дни шли за днями, но уже не отпускали, не переставали звучать слова, услышанные на другом краю Родины. Они были сказаны мне, и я должен был их запомнить, и должен был, помня о них, что-то начать делать. "Простая работа переправы с неустойчивого берега России на твёрдую землю долгой, ясно сознающей свою силу Родины, продолжилась… и стало понятно, что всё уже свершилось… Чтобы все ушедшие герои и мученики, ратники и терпеливые русские люди сошлись там, в небесах, для общей молитвы за нас, и Холм стал бы иконой всей русской земли и крепил нас животворящей силой, как крепят в трудный час мощи наших святых…"

Исчерпывающе, одной фразой, было сказано самое главное — как единственно возможный лозунг, как первый призыв и последний приказ: "Живой труд необходимого объединения"…

И необходимо явилась мысль — Священный Холм с Крестом прощения и объединения должен встать и на русском Дальнем Востоке, чтобы с тем, уже поднявшимся под Изборском, неразрывно и непобедимо скрепить родимую землю от края до края. И тогда мы отмолим страшный грех взаимной нелюбви, и все, кто жил, живёт сейчас, и ещё будет жить на просторах России, станут одной неразлучной и нерасторжимой семьёй.

Мысль властно утверждалась в сознании, пугая неотвратимостью дела, которое уже нельзя откладывать на потом.

И тут одолело малодушие: легко им, изборянам, было сказать — всё просто и ясно, собрались мужики да сделали — после того, как Холм поднялся, а Крест уже не только был нарисован на компьютере архитектора, но вживую вознёсся над долом. А если всё с начала, с самого начала, когда ничего нет, когда ты здесь один знаешь, как это необходимо, а все, кто тебя понимает и готов подставить тебе плечо, так далеко, что не окликнуть, не позвать на помощь?

И сколько всего понадобится: земля, какие-то, наверное, немалые деньги…

Да ведь есть ещё русские люди и среди богатых, и в чиновных кабинетах всех властей и всех уровней, и уж наверняка сердцем отзовётся на спасительный клич настоящий, наш, не утративший соборности народ. И как попросим всем миром, разве смогут отказать родные краевые-городские вожди-начальники в выдаче малого земельного надела на неудобицах Владивостока или в окрестностях, где-нибудь на сопке, на самой вершинке, откуда видно далеко, и которая сама будет видна со многих сторон? А если не отворят кошельков богачи, разве не сможем мы, все остальные, организоваться в фонд, сложиться по рублику, чтобы хватило на святую стройку? Лучше всего, конечно, поставить Крест в черте города, на хорошем возвышении, где сохранились укрепления Владивостокской крепости. И хорошо бы рядом — церковь. Да в ней — поимённые списки всех, кто поучаствует в святом деле…