ЕСЛИ БЫ В ТО ВРЕМЯ кто-то предложил назвать самого вредного человека в Печорах, то, без сомнений, услышал бы в ответ только одно имя — казначей Псково-Печерского монастыря, архимандрит отец Нафанаил. Причем в этом выборе были бы единодушны священники и послушники, монахи и миряне, коммунисты из печорского управления КГБ и местные диссиденты. Дело в том, что отец Нафанаил был не просто вредный. Он был очень вредный.

К тому времени, когда я узнал его, он представлял собой худенького, с острым пронзительным взглядом преклонных лет старца. Одет он был и зимой и летом в старую застиранную рясу с рваным подолом. За плечами обычно носил холщовый мешок, а в нём могло быть что угодно — и сухари, пожертвованные какой-то бабкой, и миллион рублей. И то, и другое в глазах отца казначея являло собой чрезвычайную ценность, поскольку было послано в обитель Господом Богом. Всё это достояние отец Нафанаил перетаскивал и перепрятывал по своим многочисленным потаенным кельям и складам.

Финансы монастыря были полностью в ведении и управлении отца Нафанаила. А тратить было на что: каждый день в обители садились за стол до 400 паломников и 100 монахов. Надо было обеспечивать бесконечные монастырские ремонты, новые стройки, да еще ежедневные житейские потребы братии, да помощь бедным, да прием гостей, да подарки чиновникам… Да и многое что еще. Как отец Нафанаил один справлялся со всеми этими финансовыми проблемами, неведомо было никому. Впрочем, на его плечах лежало и всё монастырское делопроизводство. А еще — составление устава для ежедневных длинных монастырских богослужений, обязанности монастырского секретаря, ответы на письма людей, обращавшихся в монастырь по самым разным вопросам, и, наконец, он делил с отцом Наместником труды по весьма, как правило, неприятному общению с официальными советскими органами. Все эти обязанности, от одного перечисления которых всякому нормальному человеку должно было бы стать плохо, отец Нафанаил исполнял с таким вдохновением и скрупулезностью, что мы иногда сомневались — осталось ли в нем что-то еще, кроме церковного бюрократа.

Ко всему прочему на отце казначее лежала обязанность надзора за нами — послушниками. И можно не сомневаться, что исполнял он это дело со свойственной ему дотошностью: подглядывал, высматривал, подслушивал — как бы мы чего не сотворили против уставов или во вред монастырю. Хотя, честно признаться, присматривать за послушниками действительно было надо: приходили мы из мира в обитель изрядными разгильдяями.

Была у него еще одна фантастическая особенность: он всегда появлялся именно в тот момент, когда его меньше всего ждали. Скажем, увильнет монастырская молодежь от послушания и расположится где-нибудь на гульбище древних стен отдохнуть, поболтать, погреться на солнышке. Как вдруг, словно из-под земли, появляется отец Нафанаил. И, тряся бородой, начнет своим трескучим, особенно невыносимым в такие минуты голосом выговаривать, да так, что послушники готовы сквозь землю провалиться, только чтобы закончилось это истязание.

В своем усердии отец Нафанаил в буквальном смысле не ел и не спал. Он был не просто аскетом: никто, например, никогда не видел, чтобы он пил чай, а только простую воду. Да и за обедом съедал еле-еле пятую часть из того, что подавалось. Каждый вечер он непременно приходил на ужин в братскую трапезную, но лишь с той целью, чтобы, сидя перед пустой тарелкой, придирчиво наблюдать за порядком.

При этом энергия его была изумительна. Мы не знали, когда он спит. Даже ночью в окнах его кельи через ставни пробивался свет. Старые монахи говорили, что в своей келье он либо молится, либо пересчитывает горы рублей и трёшек, собранных за день. Все это несметное богатство ему еще надо было аккуратно перевязать в пачки, а мелочь разложить по мешочкам. Когда он заканчивал с этим, то начинал писать руководство и пояснения к завтрашней службе: никто, как отец Нафанаил, не разбирался во всех особенностях и хитросплетениях монастырского уставного богослужения.

Но даже если ночью свет в его келье и выключался, все отлично знали, что это вовсе не означает, что мы хотя бы на время можем считать себя свободными от его надзора. Нет, ночь напролет в любое мгновение отец Нафанаил мог появиться то там, то здесь, проверяя, не ходит ли кто по монастырю, что было настрого запрещено.

Помню, как-то зимней ночью мы, просидев допоздна в гостях у кого-то из братии на дне ангела, пробирались к своим кельям. И вдруг в пяти шагах от нас из темноты выросла фигура отца Нафанаила. Мы замерли от ужаса. Но через несколько мгновений с удивлением поняли, что на этот раз казначей нас не видит. И вел он себя как-то странно. Еле волочил ноги и даже пошатывался, сгорбившись под своим мешком. Потом мы увидели, как он перелез через низкий штакетник палисадника и вдруг улегся в снег прямо на клумбу.

"Умер!" — пронеслось у нас в головах.

Мы выждали немного и, затаив дыхание, осторожно приблизились к нему. Отец Нафанаил лежал на снегу и спал. Просто спал. Так ровно дышал и даже посапывал. Под головой у него был мешок, который он обнимал обеими руками.

Мы решили ни за что не уходить, пока не увидим, что будет дальше, и, спрятавшись от света фонаря в тени водосвятной часовни, стали ждать. Через час мы, вконец закоченевшие, увидели, как отец Нафанаил внезапно бодро поднялся с клумбы, стряхнул запорошивший его снежок и, перекинув мешок за спину, как ни в чем не бывало направился своей дорогой.

Тогда мы совершенно ничего не поняли. И лишь потом давно знавшие казначея монахи объяснили, что отец Нафанаил просто очень устал и захотел удобно поспать. Удобно в том смысле, что лежа. Поскольку в своей келье он спал только сидя. А чтобы не нежиться в кровати, предпочел поспать в снегу.

ВПРОЧЕМ, всё, что касалось образа жизни печорского казначея в его келье, было лишь нашими догадками. Вредный отец Нафанаил никого в свой сокровенный внутренний мир не допускал. Да что там говорить — он никого не пускал даже в свою келью! Включая всесильного отца Наместника. Хотя это и казалось совершенно невозможным, чтобы Наместник отец Гавриил куда-то в своем монастыре не мог войти. Тем более, что келья казначея находилась не где-нибудь, а на первом этаже в доме, где жил Наместник, прямо под его покоями. Конечно, мириться с таким положением вещей для хозяина монастыря было невозможно. И вот однажды отец Наместник после какого-то праздничного обеда, будучи в чудесном расположении духа, объявил отцу Нафанаилу, что, не откладывая, идет к нему в гости попить чайку.

Несколько человек из братии, находившиеся рядом в тот момент, сразу поняли, что сейчас произойдет нечто потрясающее ум, душу и всякое человеческое воображение. Упустить возможность увидеть такое событие было бы непростительно. Так что благодаря свидетелям сохранилось описание этой истории.

Отец Наместник торжественно и неумолимо двигался по монастырскому двору к келье отца Нафанаила. А казначей семенил за его спиной и с великим воплем убеждал отца Наместника отказаться от своей затеи. Он его умолял заняться чем-нибудь душеспасительным, полезным, а не праздными прогулками по ветхим, совершенно никому не интересным комнатушкам. Он красочно описывал, какой у него в келье беспорядок, что он не прибирал в ней двадцать шесть лет, что в келье невыносимо затхлый воздух… Наконец, в полном отчаянии отец Нафанаил перешел почти к угрозам, громко размышляя вслух, что ни в коем случае нельзя подвергать драгоценную жизнь отца Наместника опасности, которая может его подстерегать среди завалов казначейского жилища.