БЕССТЫДСТВО

Художником быть опасно. Любой художник может быть уничтожен теми напряжениями, которые создаются внутри него галлюцинациями. Напряжение, — говорит Дали, — нужно снимать, выводить наружу, объективировать. Если ты не успеваешь зарисовать свои галлюцинации, то тогда беги от них, танцуй, скачи на лошади, просто кукарекай, иначе они настигнут тебя и разорвут. И здесь тебе уже будет не до стыда.

Дали — бесстыдник не потому, что он плюнул на портрет своей матери, хотя это и постыдно, не потому, что позволял себе рассказывать о своих телесных практиках, о выделениях своего организма, а потому, что он — художник, отсутствие стыда у которого стало условием существования его жизни и творчества. Высказать немыслимое, показать невозможное, сделать видимым изнанку — значит, метафизически уже стать бесстыдником.

Картина Дали "Женские фигуры, воспроизводящие шхуну в движении" является примером метафизической геометрии бесстыдства, в которой женская плоть превратилась в паруса шхуны, и это превращение Дали изобразил как движение.

БЕЗЫДЕЙНОСТЬ

Считается, что сюрреалисты — это, конечно, левые. Андре Бретон и Луи Арагон — коммунисты. Но Дали не является ни левым, ни правым. Быть идейным, значит, быть логичным. Но логика всегда неправа, прав абсурд. Многие левые, следуя логике, не могли силой абсурда стать правыми и стали, как говорит Дали, крысами сточных канав экзистенциализма. Но вот Ленин — это не крыса, это социалистический абсурд, он алогичен. Возможно, что "русский" — это его маска, а на самом деле он китаец.

В 1962 году Дали создает сюрреалистический объект под названием "50 картин, складывающихся на расстоянии 2 метров в 3 портрета Ленина в виде китайца, а с 6 метров в королевского тигра". Внимательный посетитель выставки с расстояния в 8 метров мог заметить, что усы у тигра не обвислые, как у Ницше или у Пруста, а подкрученные, как у Дали, кверху.

Дали настоящий параноик, а не идейный, поэтому Ленин ему являлся с ягодицей трехметровой длины, которую подпирал костыль. На руках у него Дали видел маленького мальчика. Этим мальчиком был он сам, Дали. При этом Ленин смотрел на него людоедом, а Дали кричал: он хочет меня съесть! Таким было отношение Дали к идее коммунизма.

Иным было отношение Дали к правым, к идее фашизма, к Гитлеру. К сожалению, Пушкинский музей не показал нам "Загадку Гитлера", а напрасно. В 1937 году в "Загадке" Дали изобразил огромную тарелку. На нее он положил несколько гусениц и бросил потертую маленькую фотографию Гитлера, как если бы ее нужно было для чего-то сжечь. Над тарелкой он изобразил засохшее дерево, на дереве — зонтик, и аллегорию власти — огромную телефонную трубку, которая роняет слезу по тому, кто лежит на тарелке.

В Гитлере Дали разглядел манию развязать войну, чтоб потом ее проиграть и погибнуть.

РЕЗЮМЕ

Пушкинский музей познакомил нас с работами Дали. Теперь мы с полной уверенностью можем сказать, что сюрреализм — это все-таки Дали.

У нас в деревне был заведующий мясомолочной фермой. Он главенствовал над всеми телятниками и коровниками, доярками и пастухами, кормами и силосными башнями. Его звали Николай Абрамович Попов. Он был весьма жёстким, следил за дисциплиной, за выполнением плана. При нём колхоз всегда находился в передовиках. Первое место по сдаче молока и мяса в районе. Но из всех работников колхоза он просто вил верёвки. В результате его недолюбливали и даже иногда называли зверем.

Когда в 90-е годы колхозы и совхозы перестали существовать, Николай Абрамович ушёл на пенсию, заскучал, стал никому не нужен. Он часто приходил к нам во двор поговорить с моей матерью. Они были ровесниками, когда-то даже учились в одном классе.

Главное чувство, которое постоянно всплывало в разговорах Николая Абрамовича — некоторая досада о том, что жизнь прошла даром. "Зачем мы всё это делали?" — говорил он: "Ведь я в процессе стал каким-то прямо кобелём. Смотри, как ненавидят меня. А при мне как всё работало! Какая была образцово-показательная ферма. И где это всё теперь? И кому это нужно? Я-то думал, что мы все делаем большое дело, решаем высокие задачи. В конечном итоге всё пришло к тому, что меня никто не любит, а многие даже ненавидят. Поговорить-то сейчас не с кем". Вот такая неудачная жизнь.

Постепенно Николай Абрамович всегда переходил к своей любимой теме — к обсуждению русского народа. Я слушал его и удивлялся. Он говорил: "Поверьте мне, сколько бы я ни общался с людьми, хуже русского народа в мире нет. Поищите, просто не найдёте". Я недоумевал: "Ну как же так? Выиграли войну, спасли человечество от ядерного шантажа, а тут вдруг такие заявления". Он отвечал: "Это всё идеология. По своей сути, по характеру хуже русского никого нет. Например, евреи. Они никогда друг друга не закладывают. Не думают о сиюминутных вещах. Ведь у них есть главное в жизни, какое-то родовое знание, родовые принципы, родовая цель. Этого нет у русских. Были ли случаи, чтобы кто-то из евреев донёс друг на друга? Поэтому они везде и всюду, как писал Владимир Высоцкий".

Николай Абрамович делал паузу и продолжал: "Или вот, например, армяне. У нас ведь в деревне все дороги выстроили именно они. Почему? Да просто русские ничего не могут. С ними нельзя иметь дело. Председатель колхоза не может заключить договор с русским. Ведь многое нельзя сделать абсолютно официально. Приходится крутиться, что-то где-то доставать. А в итоге русский всегда заложит, пустит под откос всё дело. Отсюда проще иметь дело с армянами. А пьянство, а бесхарактерность? А бесшабашность?" Он продолжал перечислять множество действительно недостойных качеств, потом сказал: "Тридцать седьмой год. Помню, как в моей деревне каждый друг друга сажал. У меня было два двоюродных брата Пётр и Фёдор. С детства друг друга ненавидели. Уже выросли, у Фёдора пять детей, а он всё продолжал ненавидеть брата. Наступили тридцатые годы, и Фёдор заявил: я его посажу. Пошёл доносить на то, что когда-то они вдвоём утащили мешок зерна. Ему говорили, ну ведь и тебя же посадят. Тот пропускал этот факт мимо ушей, концентрируясь на главной своей цели — посадить брата. Трижды приходил следователь, говорил, может быть, ваш заберёт заявление. А тот ни в какую. Вся их семья собиралась, пытались уладить конфликт и вроде бы приходили к каким-то решениям, но всё равно Фёдор не забрал заявление. Сам получил срок, но и брата засадил. Брат сказал ему, я-то отсижу и выйду, но ты так и сгинешь в неволе, ведь ты слаб. Так и произошло. Но ненависть, наверное, оказалась утолённой".

Дальше Николай Абрамович резюмировал: "Ну какой ещё народ может пойти на такую глупость? Да я сам паршивый и мерзкий человек. А вы знаете, что я…" — тут наступила долгая пауза, но, чувствуя, что отступать нельзя, слишком сильно уже он вошёл в образ, Николай Абрамович сказал: "...я своего отца убил". "То есть как?" — спросил я. "Абрама Поликарповича?", — уточнила мать, — "Его же в драке Ежи пристукнули".