Григорий продолжал в отношении еретиков действовать лично с замечательной кротостью. В проповеди своей он обличал их сильным словом, но всячески удерживал императора от строгих мер преследования. Между тем арианство под сильным покровительством императорской власти успело пустить глубокие корни в Империи и само породило множество различных толков, друг с другом препиравшихся. Важнейшая из этих сект была секта духоборцев. Арианству, отрицавшему Божественную сущность Иисуса Христа как лица Святой Троицы, естественно было дойти идо отрицания Божественной сущности Духа Святого. Это лжеучение, начавшееся от арианина Евномия, приобрело особенную силу и распространилось под покровительством Константинопольского епископа Македония, под именем которого оно и известно. К этому лжеучению принадлежало в 380 году не менее 36 епископов.

Итак, через 55 лет после Никейского собора оказалось необходимо вновь утвердить на Вселенском соборе правду православного учения. Собор этот созван был императором Феодосием в Константинополе в 381 году. Съехалось до 150 епископов с Востока, и Собор открылся под председательством Мелетия Антиохийского, который, впрочем, скоро скончался; тогда место его как председателя на Соборе занял Григорий.

Македонианские епископы, прибыв по вызову, отказались принять участие в Соборе и удалились. Тогда отцы Собора, рассмотрев в совокупности все ереси, возникшие в связи с арианством, осудили их, затем подтвердив Никейский Символ Веры неизменно, присовокупили к нему изъяснение правой веры о Духе Святом, о Церкви, Крещении, воскресении и будущей жизни.

И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшего пророки. Во Едину Святую Соборную Апостольскую Церковь. Исповедую едино Крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Так составился вполне Никео-Цареградский Символ Веры.

Канонами этого Собора, которых всего семь, были решены споры о перекрещивании еретиков и узаконено в первый раз распределение церковных властей и управлений применительно к распределению гражданского областного управления в Римской империи. В столичных городах учреждены патриаршества, именно: в Риме для Запада, в Константинополе для Востока, в Александрии для Африки, в Антиохии для Азии; Иерусалим, хотя и не считался столицей, но по священному значению этого города епископ его уравнен с патриархами. Риму, по старшинству древности, присвоено первое место, а Константинополю, второму Риму — второе. В состав патриархата входили епископы больших и малых городов с их округами. Это распределение управления остается в силе и доныне; но в то время некоторым важным городам присвоено было управление независимое от патриархов, в ведении экзархов.

Святой Григорий не остался до конца на Соборе. Его утомили нескончаемые споры и разногласия епископов, силы его истощились, и он просил отпустить его в пустынное уединение. Собор окончился уже под председательством нового патриарха Нектария.

Трогательно было прощание его с паствой, которую он покидал навсегда, и прощальная речь его к народу служит знаменитым памятником его красноречия. Великая забота его в эту минуту была о том, кто будет ему преемником, кто станет продолжать его дело. "Дайте мне, — восклицал он, — преемника, имеющего чистые руки, образованного, достойного ходить в звании своем". Этому завету Григория суждено было осуществиться лишь в 398 году, когда после Нектария вступил на Константинопольскую кафедру святой Иоанн Златоустый.

Последние шесть лет своей жизни Григорий провел в тихом убежище своей дачи близ Назианза, оставшейся после отца. Часто обращались к нему с просьбами прибыть лично на церковные соборы, но Григорий, слабый и больной, мог только на письме принять участие в делах Церкви. Он вел строгую подвижническую жизнь; молитва и занятия, с молодости любимые, услаждали его одинокую старость. Он любил в звучных стихах излагать воспоминания о прошедшей жизни: описывал и счастливое детство в родительском доме, и нежную дружбу с Василием, пустынные труды, скорби и немощи души среди бурь житейских. "Изнуренный болезнью, — писал он, — в стихах находил отраду, как престарелый лебедь, пересказывающий сам себе звуки своих крыльев". Великий святитель отошел к Господу в 387 году. Он — один из немногих, кого рано коснулась благодать, и чистая жизнь его с самого детства вся перевита, как одной неразрывной нитью, чувством любви к Церкви и ко всему святому.

Иоанн, "светильник мира, учитель вселенной, столп и утверждение Церкви", представляет собой самый величавый образ проповедника первых веков христианства. Его грозное, огненное слово и обличило, и осветило древний мир, по имени христианский, но погруженный в бездну разврата и всякого беззакония: оно вызвало подъем его духовных сил, привело его на путь возрождения. Но злоба людская восстала на Иоанна, и, осужденному ею, надлежало ему окончить славную жизнь свою в тяжком изгнании.

Родился он в Антиохии в 347 году, в богатой и знатной семье. Отец его скончался, когда он был младенцем в колыбели; а матери его Анфусе тогда не было еще 20 лет. Всей горячностью страстной и скорбно-одинокой души она привязалась к своему ребенку, в чертах его думалось ей видеть как бы отражение другого дорогого образа; она забыла красоту свою и молодость, и вся ее жизнь точно ушла в жизнь ее сына. Она воспитала душу его; то, что дала ему ее любовь, осталось для него тем чистым источником, из которого он черпал отраду и силу до конца своей жизни.

Образование Иоанн получил в школах языческих, так как, по повелению императора Юлиана, в христианских школах было воспрещено преподавание всех высших наук. Своими блистательными способностями и столь же блистательными успехами он поражал и товарищей, и преподавателей. Одаренный способностью познавать все прекрасное, он не мог не поддаться обаянию языческой философии, но устоял против ее воздействия на убеждения, уже воспринятые его душой. Также устоял он и против соблазнов мира, которые со всех сторон окружили его по выходе из школы.

Восторженный, впечатлительный, он искал себе в жизни постоянного возбуждения, и светская жизнь Антиохии с ее шумными развлечениями, при тех восторгах, которые возбуждали удивительное его красноречие, сразу дала ему то, чего жаждала юная его душа… Но увлечения эти не могли быть продолжительны; душа его привыкла, как он сам выражался, утолять жажду свою у чистых вод иного Источника, и к этому Источнику она скоро возвратилась: все, что начало было пленять его — вдруг ему опостылело… Более и более он уходил в себя, в свой внутренний мир и пожелал принять Святое Крещение.

Принял он крещение от Антиохийского епископа Мелетия, который, узнав его, полюбил и назначил чтецом при церкви. Это была самая низшая из церковных должностей и давала ему лишь право с амвона читать Священное Писание, но она определенно посвящала его на служение Богу. После Крещения он считал себя возрожденным… снова пылкая душа заговорила в нем: прежде она жаждала наслаждения, теперь жаждала подвига. Его стала привлекать монашеская жизнь с ее бесконечным самоотречением, и он решился было навсегда удалиться в пустыню. Но та самая любовь, которая воспитала его для Бога, теперь удержала его от этого решения. Анфуса была христианка, но прежде всего была мать: она не в силах была отдать добровольно "радость" всей своей жизни. Умилителен рассказ самого Иоанна. "Когда моя мать узнала о моем намерении, она безмолвно подошла ко мне, взяла меня за руку и повела в свою комнату: мы оба сели возле той постели, на которой я был рожден, и она тихо заплакала… затем стала говорить слова, еще печальнее слез…

"Сын мой, — сказала она, — одно мое утешение в эти долгие, одинокие годы было смотреть на тебя, в твоих чертах узнавать того, кого уже не было со мной. С самого твоего младенчества, когда ты еще говорить не умел, в ту пору жизни, когда дети наиболее дают радости, в тебе одном и находила все свое утешение. Теперь прошу тебя об одном: пожалей меня, не заставляй второй раз переживать ужас одиночества, снова проливать те горькие, уже выплаканные слезы! Подожди немного; быть может, я скоро буду отозвана отсюда, тогда поступай, как знаешь; а пока потерпи меня, не скучай пожить еще со мной; не обижай ту, которая никогда ничем не обидела тебя — этим прогневишь ты нашего Бога!""