Он позвонил и приказал подать себе вареные яйца, ростбиф, ветчину и бутылку вина.

Пока лакей ходил за ужином, Холмс не терял даром времени. Порывшись в своем чемодане, он вынул из него большой тяжелый футляр из кожи, пару электрических фонарей, револьверы и кожаный фартук. Затем извлек оттуда же свои отмычки. Сложив все это на столе, он стал ждать ужин, рассматривая в то же время план Москвы.

Тысячи вопросов вертелись у меня на языке, но я ничего не спрашивал, прекрасно зная, что Холмс не любит преждевременного любопытства.

Когда лакей внес в номер ужин, мой друг сел за стол и принялся есть с большим аппетитом. Остаток ростбифа и ветчины он тщательно завернул в бумагу и сунул себе в карман.

Из этого я заключил, что предстоит долгая ночная работа, во время которой нам не удастся даже урвать часик, чтобы зайти в ресторан.

Покончив с ужином, Холмс подал мне заряженный револьвер.

— Дорогой Ватсон, нам предстоит через час довольно рискованное дело и, если оно не даст никаких осязательных результатов, русская полиция не погладит нас по голове за него.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я, недоумевая.

— То, что необходима большая осторожность, — ответил он. — Мы будем находиться сегодня на некотором расстоянии друг от друга, и вы, если заметите какую-либо опасность, надеюсь, сумеете предупредить меня.

— Выстрелом?

— Выстрел — крайнее средство и пригодится только в том случае, если на вас нападут. При этом имейте в виду следующее: если человек будет идти на вас или мимо вас, прямо и беспечно, то с вашей стороны достаточно будет крика, после этого бегите к задней стене, где отзоветесь только на мой зов. Если же вы увидите крадущегося человека, то будьте осторожны и при нападении не останавливайтесь даже перед выстрелом.

— Черт возьми, это уже верх таинственности! — воскликнул я, донельзя заинтересованный всеми этими предупреждениями.

Я бы не утерпел и попросил объяснений, если бы Холмс, угадавший мои мысли, не перебил:

— Ну, а теперь нам пора, — произнес он с улыбкой и стал надевать пальто.

Я последовал его примеру, и, захватив с собою все приготовленные Холмсом предметы, мы вышли из гостиницы. Мои часы показывали полночь.

Подозвав извозчика, Холмс сторговался и приказал ему ехать на прилегающую к Преображенскому кладбищу улицу. Признаться, я думал, что он хоть тут будет откровеннее, но моим надеждам и на этот раз не суждено было сбыться. Холмс был молчалив и сосредоточен.

Черт возьми, я готов был разорваться от злости, до того мне хотелось узнать, зачем мы едем на кладбище, но я знал, что Холмс ничего не скажет прежде, нежели найдет это нужным, и… волей-неволей молчал.

Доехав до места, мы отпустили извозчика и пошли пешком. Какое-то странное чувство овладело мною, когда мы подошли к задней стене кладбища.

Понимая, что мертвецы не встают, я тем не менее чувствовал, что мною начинает овладевать страх. Темная, непроглядная ночь и могильная тишина, царившая на кладбище, как нельзя больше способствовали развитию этого чувства. Но Холмс оставался невозмутимым. Дойдя до середины стены, он остановился.

— Здесь мы перелезем, — произнес он. — Подержите-ка, Ватсон, вещи. Я влезу первым и помогу вам.

С этими словами он передал мне сумку, кожаный футляр и одним прыжком очутился на кладбищенской стене.

Через минуту мы находились уже на кладбище и, спотыкаясь о могилы и памятники, пробирались в глубь его, ежеминутно рискуя свернуть себе шею или разбить голову о каменные плиты и решетки могил.

Нервная, неприятная дрожь пробегала по всему моему телу. Я машинально передвигал ноги, нащупывая ими неровности, и, идя с вытянутыми вперед руками, старался не потерять Холмса.

Так прошли мы шагов сто.

— Вы, Ватсон, останетесь здесь, — произнес вдруг тихо Холмс, останавливаясь на широкой дорожке. — В случае отступления по ней вы дойдете до задней стены, через которую мы перелезли, и подождете меня за ней. Смотрите в оба и, главным образом, направо. Советую вам быть особенно внимательным к звукам шагов. Мой сигнал — щелканье соловья. Он будет означать благополучное окончание работы. Итак — до свидания!

Проговорив это, он скрылся в темноте, направившись вправо от дорожки.

Через минуту смолкли осторожные шаги Холмса, и я остался в отчаянной темноте, среди гробового молчания. Я никогда не был суеверным, но тут, сидя на холодной могильной плите, я почувствовал себя отвратительно. Положительно, мне казалось, будто кто-то холодный и далекий от этого мира шевелится под каменной плитой.

Слух мой был болезненно напряжен, глаза тщетно старались проникнуть сквозь черную пелену ночи. Малейший шорох испугал бы меня в этот момент больше, чем действительная опасность…

Но сколько ни напрягал я слух, сколько ни таращил глаза, ничего подозрительного не заметил. Всюду царила тьма и полнейшая тишина.

От могильной плиты несло холодом и сыростью испарений, и мне чудилось, что я ощущаю какой-то странный запах разложения. Минуты проходили за минутами, мучительно долго и однообразно.

Вероятно, я просидел на своем посту часа полтора. Вдруг резкое соловьиное щелкание вспугнуло уснувший воздух, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Через минуту короткая трель раздалась совсем близко и, наконец, прямо передо мной появился темный силуэт Шерлока Холмса. Не говоря ни слова, он направился по дорожке к задней кладбищенской стене, пожатием руки дав мне понять, чтобы я следовал за ним.

Однако не успели мы сделать и полусотни шагов, как я споткнулся о какой-то корень и плашмя грохнулся на землю, невольно громко вскрикнув от боли и неожиданности.

Холмс быстро подхватил меня и, поставив на ноги, тревожно прошептал:

— Черт возьми, как вы неосторожны! Скорее вперед!

И в ту же минуту, откуда-то сбоку, раздался громкий свирепый голос:

— Ага, черти! Снова забрались! Ну, погодите же!

По аллее раздался топот ног. Мы бросились бежать.

Погоня была близка. Не было сомнения, что за нами гонится сторож, принявший нас за кладбищенских мародеров.

Как мы не упали на дороге и благополучно добрались до стены — я и до сих пор не могу понять! Знаю только, что страх быть пойманными придал нам такую силу, что мы перелетели через стену, словно птицы.

Сторож, добежавший до нее, разразился потоком самой отборной ругани.

— Митяй! Федя! Ко мне! — орал он, обращаясь к своим невидимым помощникам.

Однако преследовать нас в одиночку он побоялся. Это нас спасло. Пробежав вдоль стены до угла, мы кинулись в темный переулок, прилегающий к кладбищу, и опрометью побежали посреди улицы.

На наше счастье здесь не было ни городовых, ни ночных сторожей.

Вероятно, все они спали, пользуясь отдаленностью места и отсутствием контроля со стороны начальства.

Давненько не бегал я так быстро. Если бы я не обладал такими здоровыми легкими, то упал бы на первых же порах. Пробежав несколько переулков и делая повороты, чтобы сбить с толку возможную погоню, мы остановились лишь тогда, когда легкие окончательно отказались служить нам. Но погони не было слышно. Это успокоило нас, и мы пошли шагом, отыскивая глазами какого-нибудь запоздалого или ночного извозчика, пока наконец не нашли какого-то старика, мирно спавшего в своей пролетке. Встряхнув его, как грушу, мы вскочили в пролетку и, не торгуясь, велели ему ехать побыстрее. Обрадованный возница понесся вскачь, и скоро мы были уже вне опасности. Однако окончательно мы успокоились лишь тогда, когда без всяких помех очутились в номере нашей гостиницы.

Когда Холмс включил свет, я, взглянув на него, так и ахнул. Он походил на землекопа, только что окончившего свою работу. Сапоги, брюки и пиджак его были сплошь измазаны глиной и какой-то известкой.

— Можно подумать, что вы сегодня разрывали могилы, — воскликнул я, глядя на него.

Против ожидания он промолчал и теперь, ничем не выдав тайны своих сегодняшних похождений на Преображенском кладбище.