В один прекрасный день, чтоб вырваться из царства мишуры, Кафу решил поискать убежище к востоку от реки. “Мое желание поселиться в Фукагаве непреодолимо”, — пишет он в “Песни о Фукагаве”.

К востоку от реки... Этому “берегу иному” и всему, что так или иначе поэтически связывалось с ним, Кафу посвятит одну из самых прекрасных своих книг. В этой книге, “Странные повести того берега”, он цитирует (цитаты неотъемлемы от избранного им способа обживания пространства) сочинение “Двадцать четыре вида реки Сумида” Иода Гаккая, эрудита XIX столетия, глубокого знатока китайского: “Словно змея вьется длинная дамба. Между храмом Инари в Мимегури и Шомейдзи она выгибается словно лук. Здесь цвет вишни особенно густ. И именно здесь благородный Токугава выпускал своих соколов. Однажды, почувствовав тяжкие спазмы в желудке, он напился воды из колодца храма и выздоровел. И потому воскликнул: “Это вода шомей”, вода долголетия. Потому и колодец, и сам храм были наречены источником долголетия. Несколько лет спустя мастер Басе здесь же написал стихотворение в похвалу снегу. Оно осталось в памяти людской”.

Благодаря Басе храм Шомейдзи, или храм Долголетия, снискал такую популярность среди поэтов, пишущих хокку, что его прозвали “хоккудера”, храм хокку. Стихотворение Басе, в котором он вознес хвалу снегу на берегах Сумиды, выбито на камне внутри храмовой ограды.

Басе обосновался в Фукагаве, которая находилась тогда на самой границе города, в 1680 году. Восемь лет до этого он прожил в Эдо (старом Токио), но родился в маленькой деревушке километрах в пятнадцати от Уэно, где его отец преподавал каллиграфию. Его мать происходила из самурайского рода Момаши, и потому, как самурай низшей касты, Басе после смерти отца в тринадцать лет поступил на службу в дом местного синьора Тодо Такатора. Став слугою-спутником юного принца есидата, он изучал вместе с ним искусство хокку, которое преподавал им Китамура Кигин, мастер школы Теймон из Киото. Когда юный принц в 1669 году умер, Басе решил уехать в Киото, чтобы продолжать обучение у мастера Китамуры. В Киото через три года он издал свою первую книгу “Створки ракушек” и в том же 1672 году вернулся в Эдо с намерением создать свою школу и совершенствоваться в дзен, в постижении которого его наставлял мастер Бутте.

Таким образом, можно себе вообразить, что Басе давал уроки или присутствовал на поэтических встречах, которые устраивали богатые торговцы Эдо, желавшие возвысить искусством свой дух или дух своих сыновей. Басе приглашали как мастера хокку, он предлагал тему поэтической встречи (скажем — “весна в деревне”, “зимний город” или “осенняя луна”), возможно, обсудив ее в ходе возвышенной беседы с гостями, а затем вел вечер, делая свои замечания, подсказывая наиболее выразительные ходы и даже разбирая стихи согласно принятой классификации (“небесные”, “земные”, “душевные”). В отличие от серьезного и даже торжественного поэтического жанра “вака”, искусство хокку считалось “легкой” поэзией, изысканной игрой слов, искусством намека. Басе был знатоком предмета и неплохо зарабатывал на жизнь.

Но по прошествии времени он захотел покинуть город — по меньшей мере, центр. Возможно, изучение дзен подтолкнуло его к этому решению, но, может статься, глубже стал его поэтический дар. Во всяком случае, с него довольно было этих поэтических вечеров. Нет, намерения отказаться совсем от преподавания он не имел (преподаванием зарабатывал на жизнь до конца своих дней). Но, избрав более скромную жизнь, он обретал возможность давать уроки реже, а главное — иначе. Он был достаточно уже известен, чтобы не знать недостатка в учениках и не бегать по первому зову богатых клиентов.

Вполне вероятно, что в конце 1679-го или в начале 1680-го он поведал одному из своих учеников — продавцу дров Сампу — о желании еще более спокойной и уединенной жизни. Сампу ответил, что, возможно, у него есть то, что для этого нужно: хижина в квартале Фукагава, где у него, как и у всех других торговцев лесом из Эдо, был дровяной склад. Это был крошечный домик на берегу Сумиды, в устье соляного канала.

Басе принял предложение ученика с радостью. Вот одно из первых трехстиший, написанных им на новом месте, в “ветхом домике”, как он его называл:

Условия жизни были подчас суровыми: в одном из своих текстов Басе говорит о “ночи, которая вымораживает внутренности”, но все равно ему там нравилось. Он заваривал чай, глядел на снег, падающий на реку, время от времени слушал колокола, звук которых разносился над Эдо:

Ученики продолжали ходить к нему. Один из них принес росток банана и посадил перед дверью в хижину. Поэту, изменившему образ жизни, хотелось изменить и имя. И когда маленькое банановое дерево (басе — по-японски) было посажено, он решил, что лучшего не сыщешь: отныне он и стал называть себя Басе-окина (Банановым старцем).

Одна история, возможно, вымышленная, но могущая оказаться и правдой, повествует о том, как родилось одно из самых знаменитых хокку Басе, ставшее его выходом в иное измерение, к новой поэтике и иной глубине, которой Басе мечтал добиться в хокку. История гласит, что один дзенский мастер пришел к поэту вместе со своим учеником. Басе открыл дверь хижины. Когда ученик преступил порог, он воскликнул:

— В чем же проявляется закон Будды в этом тихом саду, заросшем деревьями и травами?

— Что ж, — сказал Басе. — Большие листья — большие, а маленькие — маленькие.

— Как вы себя чувствуете в последнее время? — поинтересовался наставник.

— Как зеленый мох после дождя.

— В чем проявлялся закон Будды прежде, чем вырос зеленый мох и пролился весенний дождь?

В этот момент все трое услышали всплеск прыгнувшей в воду лягушки. Это подсказало Басе ответ:

— Прыгнула лягушка, раздался всплеск воды.

Воистину, это был дзен!

Но помимо этого фраза заключала в себе две трети великолепного хокку, к которому оставалось подобрать лишь первую строку:

Втроем они решили отыскать эту первую строчку. “Вечерние сумерки…”? Нет. Слишком сентиментально. “Одиноко сижу…”? Нет. Слишком очевидно. Слишком предсказуемо.

Басе принадлежит решение, которое удовлетворило всех: “Старый пруд!..”

Это трехстишие положило начало совершенно новому поэтическому миру. Родился стиль Басе.

Вот другой его пример — стихотворение, почти настолько же знаменитое, как трехстишие о лягушке и пруде, — в котором так же отчетлива та обостренная чувствительность, которую Басе привнес в стиль хокку:

Над Сумидой было не слишком-то много чаек в то октябрьское утро, когда я отправился поглядеть на хижину Басе, но была, по крайней мере, одна, что давало мне полное право написать свое маленькое хокку: