Еще сильнее его удивляет необходимость выглядеть как кровососы. Ведь, по его устоявшемуся убеждению, все Анку порождены гнусной колдуньей Морриг, а светлая алфур, высокая госпожа Хине-Тепу не должна уподобляться мерзкому отродью дьявола! Он так и говорит: «отродье диявола»! Кто такой этот диявол — я не знаю, а сам Иштван не очень-то сведущ в теологии и объяснить ничего толком не может. Однако из его сбивчивого повествования я заключаю, что неведомый мне диявол — это тот, кого наши священники называют Врагом людей (хотя мне неясно — зачем выдумывать какого-то непонятного Врага, если есть Туату и Анку?), а Хине этого диявола величает Хэль: нечто могущественное, злобное, ненавидящее все вокруг и наделенное такой силой, что способно повелевать жизнью самих Туату и противиться даже воле Святых Духов.

Иштван наотрез отказывается облачаться в одежды «приспешников диявола», сбивчиво тараторит о том, что по смерти ему нипочем не обрести вечного спасения, если сейчас он решится на такое!

И нам приходится приложить немалые усилия, чтобы убедить Иштвана в том, что нет ничего плохого в том, чтобы притвориться Врагом на погибель Врагу. Что это никакой не грех, а один сплошной подвиг, за который ему воздастся. Только когда Хине обещает ему свое благословение, он соглашается.

Он все так же дежурит на площади, ожидая возвращения хозяйки Сида Динт, и даже умудряется приставить к этому делу пару местных недорослей — они ждут прибытия Сиды днем, а Иштван караулит ночью. Они не знают — зачем это нужно и думают, что в карете приедет какая-то особа королевских кровей с эскортом, состоящим сплошь из Анку, но так даже лучше. Чем меньше вопросов — тем лучше. Их услуги стоят недорого, ведь и без нас они целыми днями околачиваются на рынке перед ратушей, ожидая, что кому-то из торговцев понадобятся их руки и ноги — погрузить или разгрузить товары, что-то отнести или принести. По пять оловяшек в день на каждого из наших помощников для тех, кто открыл золотую жилу в местных храмах — вообще не траты.

Морриг возвращается еще через два дня и Хине начинает нас торопить.

Три спокойных вороных конька (один из них под женским седлом) куплены и объезжены. Моего я назвал Храбрецом, Иштван своего по семейной традиции — Конем, а Хине даже не стала искать имя — ей настроения и чувства лошади неинтересны. Задержка только с одеянием — заказ на него приходится разместить у разных портных, чтобы никто из них не догадался, что за одежда получится в конечном итоге.

Маски из тяжелой блестящей ткани я делаю сам, и замечаю за собой странную вещь: мне хочется сделать их красивыми и незабываемыми. Я не ограничиваюсь прорезанными отверстиями для глаз и рта, я трачу силы на всякие выточки-обметки, я умудряюсь сделать на масках носы, подбородки, надбровные дуги и даже наметить уши! По поверхности ткани идет какой-то заморский узор, который должен придать готовому изделию неповторимый вид.

И маски мне удаются на славу — вернувшийся вечером со своего обычного поста Иштван едва не падает в обморок, увидев меня в образе Анку, восседающим на его кровати! Он даже не обращает внимания на цвет моих одежд — настолько его пугает блестящая в свете свечей маска.

— Одон, что ты делаешь! — восклицает он, когда я со смехом стягиваю с лица предмет своей ремесленной гордости. — Если бы я не растерялся, ты бы уже сидел здесь, утыканный стрелами как еж иголками! Вот тогда бы мы посмеялись!

— Примерь, — я бросаю ему свое второе произведение.

И потом почти четверть часа мы дурачимся, пугая друг друга страшными мордами: рычим, скалимся, завываем и размахиваем руками, изображая наложение магических чар, скачем по комнате, награждаем друг друга легкими тумаками и валяемся на полу, дрыгая ногами.

Потом оба вваливаемся в комнату к Хине, сидящей как обычно у окна с прикрытыми ставнями, и хором выспрашиваем у нее «чего хотела бы госпожа от двух верных Анку»? Остроухая недолго остается отстраненной, а потом неожиданно вместе с нами пускается водить хоровод вокруг стола. Это так неожиданно для меня, что я оказываюсь в нашей короткой цепочке последним. Зато Иштван млеет — ему удалось ухватиться за шестипалую лапку предмета своего обожания и, кажется, лучшей награды ему и не нужно.

— Вы оба очень хорошо поработали, — заключает Хине-Тепу, когда мы все успокаиваемся. — Осталось сделать последний шаг.

Действительно, только сейчас ко мне приходит мысль, что вскоре все кончится. Осталось всего каких-то два-три дня перед тем, как я сделаюсь баснословным богачом и займусь ссудами в каком-нибудь крупном, но тихом и спокойном городе, возможно, даже в соседнем королевстве, словом там, где не будут знать мое прошлое. Потом, через годик-другой, когда все наладится, выкопаю наследство Карела, отомщу мерзавцам Корнелию и Симону и займусь подготовкой большого восстания — если будет на то воля Святых Духов. И, наверное, я больше никогда не увижу Хине, мне придется проститься с Иштваном, который наверняка упросит Туату взять его с собой в Сид. Мне становится грустно — с этими двумя… с человеком и алфур, мне пришлось пережить так много, что расставаться вовсе нет никакого желания. Я часто бывал к ним несправедлив и излишне подозрителен, старался держать дистанцию, но все-таки привязался.

Правда, возможен и такой исход, где нас всех порвут на мелкие клочки, но в такой конец совсем не хочется верить, и я отбрасываю его прочь как нечто абсолютно несбыточное.

Видимо, Иштван чувствует что-то похожее, потому что хлюпает носом, порывается что-то сказать, но не находит слов, потом машет рукой и уходит в нашу комнату. Он даже не боится оставить меня с Хине наедине, чего старательно избегал в последние дни, навязывая мне свою компанию в любое время, когда не был занят на посту перед замком.

— Тебе грустно, человек Одон? — впервые в голосе Хине-Тепу слышится мне какое-то участие.

— Не знаю. Наверное. Да, — соглашаюсь я. — Осталось совсем чуть-чуть.

— Ты получишь свою награду. Разве не сделает она тебя счастливым?

— Не знаю. Наверное, — повторяюсь я. — Пока мы с тобой шли сюда, я видел такое… странное, интересное и невообразимое, что теперь мне этого будет не хватать. И я думаю: не продешевил ли я, потребовав у тебя одно лишь золото в оплату услуг?

Она улыбается. Как-то тепло и понимающе.

— Слово тобою, Одон, было сказано. Теперь ты будешь мудрее, когда придется с кем-то договариваться.

— Верно, Хине. Ты, как всегда, права. С тобой не поспоришь.

— Но если хочешь, то потом я могу сделать тебя своим Анку и тогда…

— Нет, Хине. Нет.

Я снимаю с лица маску, смотрюсь в ее пустые глазницы и еще раз говорю:

— Нет, Хине. Я не хочу становиться Анку. Даже твоим. Но если когда-то потом тебе потребуется партнер еще для какого-нибудь дела… Не во вред людям, конечно… То… Рассчитывай на меня. Если я буду к тому времени все еще жив.

Голос мой срывается, я кляну себя за слабодушие, сжимаю маску в кулаке и буквально бегом спешу к Иштвану.

Он делает вид, что спит.

А утром поочередно от трех портных и одного сапожника нам приносят недостающие детали облачения — плащи, сапоги, штаны.

Морриг на месте, план продуман до всех мелочей, которые можно учесть, и мы готовы действовать. Еще пара дней промедления и мы перегорим.

Сложив все в дорожные сумки, мы выезжаем за город, огибаем его полукругом, попутно в укромном месте переодеваемся в имеющиеся костюмы, некоторое время привыкаем к виду друг друга, выслушиваем последние наставления от Хине по поведению настоящих Анку — чтобы не чихнуть в неподходящий момент или не выкинуть еще что-нибудь, для кровососов нехарактерное.

Я перевешиваю свое сокровище — пояс с серебром — под новые одежды, на руке, под черным рукавом закрепляю Эоль-Сегг, так, чтобы при необходимости сорвать ее одним движением, прячу свой тесак, упрятанный в матерчатый чехол, под седло. Иштван делает то же самое со своим луком и клинком.

Я держу в руках наши подорожные и не понимаю — что с ними делать? Предъявлять или нет?