Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Я действительно не дурак и прекрасно знаю: Те, Кто Всегда Рядом — они нас едят. Им безразличны наши любовь, чувства, надежды. Мы всего лишь еда. Бессловесная, потому что даже самого храброго из нас сковывает ужас, когда он видит перед собой кого-то из Этих. И язык немеет и судорога сжимает горло. Поэтому они и ездят по Городу в масках — тогда нам, людишкам, не так страшно. Но некоторые осведомленные настаивают, что не ужас это говорить не дает, а восхищение перед красотой Остроухих Анку.

— А тогда какого рожна тебе нужно? — грозно рычит дед. — Чего ждешь? Возраст-то проходит уже! Я вот в твои годы на бабке женился! Бери себе Марфу! Хочешь, я съезжу в Город, договорюсь с Корнелием?

Корнелием зовут дядьку Марфы — купца.

Мне он не нравится. Потому что тощий, визгливый, как поросенок, клочкобородый и к тому же заика. Избавьте, Духи Святые, от такого родства!

— Брось дед! Старая Марфа уже. Семнадцать ей. Да и не первый я у нее. На сеновале покувыркаться — куда не шло. А жениться на такой — верно вскорости чужие рты кормить. Противно. И накладно. Оно мне надо?

— Экий ты брезгливый да рассудительный, — качает косматой головой дед. — Значит, хороша девка, если не обходят ее сторонней тропой.

— Вот пусть те, кому с ней хорошо, пусть они ее и берут. А я перетопчусь пока как-нибудь, — смеюсь я и начинаю собирать посуду, потому что на этом чаще всего наш вечерний разговор и заканчивается: дед допивает свой эль и топает на улицу — осмотреть двор, конюшни, тяжко повздыхать и выкурить еще одну трубку.

Так бывало всегда, но не в этот раз.

— Завтра я умру, — мрачно пообещал дед.

— Свежо предание…

— Послушай, дурья твоя башка, — оборвал меня дед и для пущей убедительности пристукнул кружкой по столу. — Завтра я умру. И ты останешься совсем один. Златке не до тебя, у нее своих молокососов без счету. Тебе хоть это понятно?

Я поставил собранную посуду на стол и сел на лавку напротив него, внутренне приготовившись к продолжительному поучению.

— Поэтому послушай меня, старого.

Он снял с пояса кисет, сыпанул в добытую из сапога трубку щедрую горсть табака, умело, вопреки собственным запретам не смолить в доме, запалил свою отраву щепкой из печи, подергал себя за ус и заговорил:

— Ты, Одошка, хозяйство мое не продавай. Знаю я, в город тебе хочется. Да и то верно, не выйдет из тебя селянин — больно шебутной ты. Будто ежака в заднице носишь. И с пасекой тебе не совладать, не любят тебя пчелы. Ладно. Хочешь перебраться в Город — делай! Однако ж, хозяйство не бросай. На первое время возьми горшок из-под яблони. Да не весь. Десяток монет возьми, а остальное не тронь до поры. Посади сюда арендатора и будет тебе прибыток каждый год. Иржи Заяц любого из своих старшаков сюда с радостью поставит. Они и присмотрят и прирастят и своего не упустят. Ребята рукастые и со сметкой. Потом, лет через несколько, если жив останешься — возвращайся, как раз дозреешь делом заниматься, а не дурь свою людям показывать.

Говорил дед медленно, словно обдумывал каждое слово, но наверняка решил все заранее — когда спиной после косьбы маялся в прошлом году. Тогда он и заговорил впервые о своей смерти.

Вообще-то о ней среди наших говорить не принято: ее приносят чаще всего Те, Кто Всегда Рядом — внезапно и неотвратимо, руководствуясь каким-то своим желанием, понять которое не дано смертным. Вот почему-то деду дали долгую жизнь, а Иву — короткую. Златку не тронули — так и живет на Синих Холмах со своим мужем и целым выводком маленьких соплежуев. Златка — это моя сестра старшая, которую я и не вспомнил бы никогда, если б пару лет тому не заявилась к нам сестрица со всем своим курятником. И ведь никого из них Эти не забрали!

— И вот что, Одошка, — дед выкурил первую трубку и уже набил вторую, — все ж ты подумай о женитьбе. Не дело одному жить как наемник какой или святоша. Ты — нашего племени, мужицкого, и значит, одному тебе плохо будет!

Странная у деда нить рассуждений. Кривая, как козьи рога.

— Жаль только не знаем ни ты, ни я, когда за тобой Эти придут, — он поднялся из-за стола, сколоченного своими руками лет сорок назад, и поплелся на двор.

В дверях остановился, оглянулся:

— Не продавай хозяйство, Одошка!

И утром, как и обещал — умер. Сам. Такого давненько не случалось и посмотреть на него пришли многие. Знакомые и дальняя родня, были и чужие люди, мне неизвестные.

Наш деревенский староста Кристиан, даром что дальний родственник — по бабкиной линии, поблажек не делает никому. Въедливый, дотошный и мелочный. Его никто не любит, но если вдруг приберут его Остроухие Анку — вся деревня почувствует, как это плохо, когда нет такого вот Кристиана.

В день после похорон деда, которому досталось четвертое место в доме Умерших за последние пятьдесят лет, он придержал меня:

— Скажи-ка, Одон, готов ли ты принять все наследство своего старика?

И смотрит так строго, будто испрашивает у меня согласия на ношение королевской короны. Известно, когда жрецы нового короля к трону ведут — тоже трижды вопрошают. Только пустое это: меня насупленными бровями не напугаешь! Уж на что дед виртуозом в этом деле был, а и то отстал со временем со своими строгостями.

— Да. Как положено. Приму, уплачу пошлину, недоимки прошлых лет. В общество опять же жертвование внесу, — и на всякий случай кулаком сопли подтираю — чтоб не вздумал чего.

Известно, сирота сам может объявить себя совершеннолетним, но это же лишает его многих послаблений. Поэтому до времени побуду сопливым мальчишкой! У которого все наследуемое имущество сохранится общиной в целости до совершеннолетия. Или до шестнадцати лет. А за обиду малолетнего его так взгреют, что навсегда забудет свои подходы.

— А потом? — спрашивает он и щурится.

— А потом на землю сыновей Иржи Зайца позову, а сам в город поеду. Учиться, да и вообще.

— Да я не о том. Завещание писать будешь? А то ведь все под Этими ходим. Мало ли?

Верно это он придумал — голова! Когда б без завещания меня прибрали, то все дедово имущество промеж деревенских разойтись могло бы. Как же это я запамятовал? Но ему-то какое дело? Хочет, чтоб к рукам что-нибудь прилипло? Заранее уговаривается?

— Так они когда еще придут?! — отмахиваюсь от его пророчества, чтоб не возомнил о себе. — Две седьмицы назад приходили, троих забрали. Теперь долго не сунутся.

— И все же подумай, — Кристиан наклоняется ко мне и от него шибает в нос какой-то застарелой кислятиной. — Лучше сначала все сделать правильно, чем потом исправлять.

— Что нужно делать? — сдаюсь я.

Мы привыкли к Ним, но ведь когда-то на них не нужно было оглядываться.

Они появились двести лет назад. Остроухие Анку; Те, Кто Всегда Рядом; Эти; Сиды; редко — Маро: имен много, суть одна — они принесли в мир Смерть. Не такую, с какой всегда были знакомы наши пращуры, не настигающую больных, немощных или старых, нет. И не ту, которая дается уставшему и, может быть, неудачливому воину в битве или зазевавшемуся купцу на тракте, нет. Теперь Смерть приходила ко всем подряд, без особого разбору: к детям во время игры во дворе, к их матерям, когда те пекли лепешки или возделывали поля, к мужчинам — в любое время и в любом месте. Смерть приходила в виде безмолвной фигуры в черных одеждах и блестящей маске. Противиться ей не посмел бы самый искушенный доктор, самый умелый знахарь, самый могущественный король. Те, за кем пришли Анку, безропотно и равнодушно уходили за ними вслед, чтобы где-то в тайных местах стать едой для этих существ.

Двести лет назад их не было. Они объявились сразу везде: в городах, селах, лесах.

Буквально за месяц население страны здорово поредело — так сильно, что это стало заметно. Первыми забили тревогу мытари и сборщики податей, откупщики налогов и прочий сброд, что хорошо наживается на каждой живой душе в королевстве: их доход стремительно упал, потому что в одночасье пропали многие из тех, кто его обеспечивал. Разумеется, сразу сократился поток денег, что питал королевскую казну. Понятно, что никакой король подобного непотребства терпеть не станет и объявит войну врагу.

2
{"b":"285942","o":1}