Я в этом сомневаюсь, но вслух ничего не говорю. Как можно одному выйти против четверых? Пока размахиваться будешь — уже вилы в боку почувствуешь, а с таким подарком жизнь долгой не бывает.

Но Иштвану неведомы мои сомнения, у него появляется вдруг идея!

— Точно! — кричит он мне в самое ухо. — У меня же есть целых три сольди! Завтра поеду в город, пойду к сиру Берже в ученики, научусь сносно фехтовать — денег как раз на три месяца занятий, да и наймусь в солдаты к князю! С моим-то умением стрелять из лука я быстро все отработаю! За три года скоплю на какой-нибудь домик в столице, найду себе девицу с богатым приданым, заживу! Скорее бы завтра наступило и…

— Научишься чего делать у сира? — обрываю его мечтания.

— Фехтовать, — поясняет Иштван. — Благородное умение вести бой на мечах называется фехтованием. Этому учат в специальных школах. Правда, берут туда все больше благородных. Да ты совсем дикий, если такого не знаешь? Видать в подземных Сидах всю жизнь провел?

Я сроду ни о чем таком не слышал. У нас нет никаких фехтовальных школ. Видимо за ненадобностью. На ножах люди вроде Гууса Полуторарукого случается и дерутся, а вот чтобы на мечах… С кем сражаться-то на мечах? Между собой? Победитель все одно отправится кровососов кормить. Или с кабаном на охоте? С Анку? Вдвоем навалятся — никакое умение не поможет. Но против одного, если умеючи… Можно и подраться. Карел таскал с собой шпагу, но я готов поручиться, что все, что он мог делать — носить ее важно и размахивать ею во все стороны как ветряная мельница. Как размахивал бы и я.

— Хотел бы я иметь такое умение, — срывается с языка.

— Так ты у высокой госпожи попроси! — беззаботно советует мальчишка. — Или ты уже что-то попросил? Тогда плохо, сказывают, что дар может быть только один.

Весь оставшийся путь мы рассуждаем о славном будущем Иштвана. Он видится себе уже убеленным сединами маршалом, принимающим парад королевских полков, и в тот самый момент, когда благодарное население решает его избрать королем вместо скончавшегося бездетного монарха, мы останавливаемся перед маяком. В небе уже заметно темнее, и по времени должна бы наступить ночь, но в этом мире все не по-человечески — даже ночь светлая. Не сравнить с Харманской теменью. Под здешней ночью можно в кости играть и все выпавшие очки будет видно без свечей.

Я спрыгиваю с Коня и бегом лечу к скрытной Хине-Тепу.

— Скажи-ка мне, остроухая, — вопрошаю с порога, — что это за дар, которым ты наделила этих… людей?

Мне хочется сказать про них что-то обидное, но я вспоминаю, как совсем недавно один из них спас мне жизнь.

Туату так и сидит около окна, и я готов поручиться, что она даже не шевелилась все это время. Как каменное изваяние земного воплощения Святого Духа — прекрасная и неподвижная. И если провести пальцем по скамейке вокруг нее, наверняка в осевшей за день пыли появится различимая дорожка. Что за существа? Что им нужно от нас?

— Одон? — она оборачивается. — О чем ты говоришь?

— Только что этот мальчишка Иштван застрелил двух разбойников оперенными прутьями! Никакими не стрелами — прутьями! Выпущенными из плохоструганной палки! Я это даже луком назвать не могу! А ведь я слышал, чем ты его одарила!

— Вот ты о чем… Это старинный обычай, человек Одон. — спокойно объясняет кровососка, — Если Туату нуждается в ночлеге в доме людей, то взамен мы одариваем их каким-нибудь несвойственным этим людям качеством. Тому, кто никогда не знал любви, даем возможность ее познать, тому, кто прожил жизнь без удачи — даем почувствовать ее на вкус, а тому, кто только начал жизнь и у него все еще впереди — даем какую-нибудь безделицу вроде умения стрелять из лука.

— А мне?!

— Что — тебе?

— Ты ведь ночевала в моем доме! В комнате! В той гостинице, которую я для нас снял! Почему я остался без дара?

Хине-Тепу удрученно склоняет голову, но я не могу понять, чем это вызвано? То ли она сожалеет об упущении, то ли досадует на мою глупость?

— Мы ведь враги, Одон? — внезапно спрашивает Сида.

— Ну… в общем — да. Наверное. Ведь если ты… вы войдете в число старших, то тоже будете жрать нас? Будете, — делаю очевидный вывод.

— Возможно, — кивает Хине-Тепу. — Может быть, так и не будет, но пока что все говорит об этом. Но если я твой враг и только необходимость вынуждает нас действовать вместе, то скажи мне, можно ли принимать дар от врага и верить, что он будет искренним и никогда не подведет?

Я затыкаюсь и сажусь на кривой табурет. В самом деле — чего это я разошелся? Подари она мне хоть свой платок — я бы каждую ночь стал ждать момента, когда он вдруг кинется мне на горло и задушит.

Здесь она права — на бескорыстие врага рассчитывать нечего. Это им, здешним недотепам, она желанный гость, а по мне так лучше бы издохла! И только надежда на то, что наше совместное предприятие поможет мне разобраться в причинах кровожадности Туату, заставляет меня день ото дня терпеть ее подле себя и забывать о том, какой клинок я прячу под одеждой. Ну и, само собой — надежда получить обещанное золото. Десять стоунов на дороге не валяются.

— Ясно, — говорю. — Пожрать есть чего? Весь день голодный хожу. Крикни своих… одаренных, пусть принесут чего-нибудь. Только чтоб с мясом. С утра травы этой наелся, брюхо набито, а сытости нет.

— Иштван, — говорит она так негромко, что даже я еле разбираю слово.

Но не успеваю сосчитать даже до пяти, как дверь распахивается и, прижимая шапку к брюху, на пороге застывает смотритель маяка.

— Что, высокая госпожа? — на лице написано такое подобострастие, что у иного жреца и при молитве не встретишь.

— Нам нужен ужин. — отдает остроухая приказ. — И чтобы мясо было.

— Так ведь, высокая госпожа, всем известно, что ваш народ мясное не ест!

Я едва не падаю с табурета! Туату мясное не едят? Надо же! А мои-то земляки ничего об этом и не знают! Анку, наверное, тоже те еще огородники?

Но теперь мне становится понятно, почему утром весь стол был завален сеном.

— Это не мне, — терпеливо объясняет Хине-Тепу. — Моему спутнику.

— А спутнику есть чем заплатить? — невинно интересуется смотритель.

Интересное у них разделение — пришли мы вдвоем, но отношение к нам очень разное. В моем мире так не делается. Хотя… я даже представить не могу, что было бы со мной, узнай кто-то из людей, что я вот так запросто брожу по земле вдвоем с кровосоской. Либо вознесся бы на недостижимую высоту, либо разговаривал бы только с собаками и лошадьми. Нет, не могу представить.

Достаю из пояса монету, верчу ее в пальцах:

— Есть. Заплатить я смогу.

Иштван-старший понятливо кивает и исчезает за дверь.

— Откуда у тебя это? — Хине-Тепу показывает длинным пальчиком на монету.

— В городе поменял, — отвечаю дерзко, дескать — не твое дело!

— Ты хочешь взять это с собой? Убивать Анку и нас?

— А что в моем желании выглядит неправильным?

— Один ты не справишься.

Мне странно ее снисходительное участие. Она будто играет со мной. Как кошка с мышью.

— Я найду тех, кто не струсит! Найму, заставлю, уговорю!

— Глупый человек Одон! Неужели ты думаешь, что сможешь собрать людей больше, чем было собрано двести лет назад прежними королями?

Здесь она, конечно, права. Даже сотую часть прежних армий мне не собрать. Но ведь тогда никто и не пытался убивать Анку серебром? Вот только несколько фунтов этого металла маловато будет для серьезного дела.

— Все равно! — упрямо набычиваюсь. — Пусть будет! Лучше, когда есть, чем когда нет.

— Глупый человек Одон, — заключает Сида.

— Не твое дело!

Я не успеваю наговорить еще много глупостей, потому что семейка смотрителя вносит ужин. Не особенно богатый, но присутствует какое-то мясо и рыба.

Спать я ложусь довольный: накормлен, с грузом серебра. Еще бы пальцы болеть перестали — и тогда я стал бы как новенький.

А утром, на мой взгляд — ничем не отличимым от ночи, Хине-Тепу будит меня, мы спешно собираемся и топаем к древнему кладбищу — или городу — чтобы покинуть этот странный мир.