"Специальные аспиранты" принимали активное участие в проведении партийной линии, в слежении за умонастроениями коллег и часто выступали с "разоблачениями" в газетах. Так, 9 августа 1937 года группа специальных аспирантов лысенковского института (Глущенко и др.) опубликовали в газете "Соцземледелие" письмо в редакцию, озаглавленное "О "технических ошибках" специалиста Куксенко" (7а). Специальные аспиранты доносили, что специалист Куксенко не выполнил указания Лысенко, ссылаясь на всякие несущественные, с точки зрения авторов письма, причины (например, приказ его непосредственного начальника). В назидание другим аспиранты сообщали, что Куксенко получил за это тюремный срок и находится в заключении, и затем доносили, что непосредственным начальником Куксенко был Прокофий Фомич Гаркавый, который пока разгуливает на свободе. Аспиранты требовали применить к нему более строгие меры. Согласно личному сообщению И.Е.Глущенко, сделанному мне в 1985 году, после их статьи НКВД действительно арестовало Гаркавого, но Лысенко пожалел толкового селекционера, заступился за него, после чего Гаркавого выпустили (в будущем Гаркавый получит Ленинскую премию за выведение сортов ячменя и других культур, в 1972 году его изберут академиком ВАСХНИЛ). Другой бывший сотрудник Одесского института недавно рассказывал мне, как "специальные аспиранты", убежденные, что Гаркавый -- враг и вредитель старались добыть порочащие его сведения. Они, а не чины из НКВД, нагрянули в хату Гаркавого. Командовала всем секретарь парторганизации Гапеева, а ближайший лысенковский ученик Хитринский ломал ломом полы в доме, и все они вместе искали, что там припрятано. Позже Хи
Для быстрой популяризации своих идей Лысенко использовал не только печать, но и устное общение со слушателями курсов. Простецкий с виду, одетый так же, как и обычные колхозники, владевший тем же лексиконом, что и они, доступный и прямой, всегда появлявшийся на этих курсах в окружении невидных людей, -- Лысенко вызывал симпатии слушателей курсов.
Его энергия заражала. Вокруг крутились такие же, как он, простые ребята, вечно озабоченные -- кто посевом, кто починкой сельхозмашин, кто обработкой семян. Они входили в здание в сапогах, телогрейках, вымазанные землей, перепачканные машинным маслом, шли со своими нуждами, вполне понятными и близкими любому крестьянину, обращались к Лысенко за советами. И всё это было на виду. Натруженные руки лысенковских помощников, как бы говорили всем, что хлеб даром они не едят.
Сохранилась фотография лысенковской гвардии тех лет, на которой они засняты не в парадной форме, а так, как были одеты в повседневной жизни. Было видно, что все вернулись с поля, сапоги и ботинки в земле, никто не прихорашивался, чтобы выглядеть на фотографии получше. Какими пришли, такими и устроились для съемки, дружно и сосредоточенно: восемь человек уселись на длинную скамью, девятеро встали за их спинами у стены здания. Единственная женщина -- А.И.Гапеева надела варежки, а остальные спрятали руки в рукава пальто и телогреек. Только двое или трое были в галстуках, а остальные в косоворотках, в темных рубашках. И нельзя было отличить обычно франтоватого Д.А.Долгушина от простецкого И.Е.Глущенко, А.Д.Родионова от Ф.Г.Луценко, С.А.Погосяна от Г.А.Бабаджаняна, и всех их от сидящего в центре Лысенко, сунувшего руку в карман пальто, заложившего ногу за ногу. Не знай его в лицо, так и не скажешь, что это -- академик, орденоносец, руководитель института. Крестьянин и крестьянин, лицо в лицо с другими такими же крестьянами... Все эти черты способствовали безоговорочному признанию Лысенко за "своего" всеми, кто стал считать, что теперь для них открылась прямая дорога к таинству научной деятельности.
Стать ученым! Стать, минуя долгий и в общем трудный путь гимназического или школьного, а потом университетского или институтского обучения, минуя аспирантуру или докторантуру, сразу взять быка за рога -- этого жаждали многие. Не удивительно, что призывы и обещания Лысенко находили восторженный отклик среди сотен крестьян, загоревшихся мечтой превратиться "по щучьему велению, по одному хотению", как говорилось в русских сказках, -- в ученых, какими стали Лысенко и его приближенные.
"Колхозных академиков" настраивают против ученых
Важнейшим козырем Лысенко, разыгранным им с блеском, стало раздувание кампании поддержки его простыми колхозниками. Привлечение их в качестве главных арбитров в споре с учеными рассматривалось тогда руководством страны как вполне нормальное, естественное и правильное явление, а не попрание науки, не оскорбление ученых. В пору массового оптимизма такое направляемое сверху "мнение масс" приобрело невиданную силу.
Молодежи сегодняшнего дня трудно вообразить себе тот дух оптимизма, который питал советское общество в начале 20-х годов и, спадая, но все-таки сохраняясь, существовал вплоть до середины годов тридцатых. За утекшие в лету десятилетия изменился мир, иным стало восприятие событий и поведение людей. Мы утеряли тот изначальный оптимизм, о котором рассказывали нам родители и который прорывается в кадрах кинохроники тех лет. Нам уже трудно представить, что это были за годы, давшие миру изумительные образцы вдохновенного труда, высочайшей поэзии и прозы Мандельштама и Бабеля, Пастернака и Булгакова, но одновременно родившие Лысенко и Берию, вытолкнувшие их на верхи общества.
Нам уже не дано прочувствовать, что означало для миллионов людей, практически для всего народа поголовно счастье учиться читать и писать, впервые взять в руки книгу, впервые услышать радио, впервые увидеть кино, впервые ..., впервые..., впервые... Раскрепощенные люди, познавшие грамоту, дрожащими от натуги пальцами выписывавшие первые в их жизни слова: "Рабы не мы. Мы -- не рабы", эти люди считали -- наивно и искренне -- что тысячелетиями ожидавшееся равенство всех людей наступило и зовет их подняться над сегодняшней серостью и вчерашней забитостью.
Когда демонстрируют кадры немногих отснятых документальных фильмов о том времени, мы часто остаемся холодно равнодушными, вроде бы и верящими и не верящими во всеобщность этого оптимизма. Мы видим чумазые лица шахтеров, выбирающихся из шахт с сияющими от счастья глазами, смотрим, как тысячи плохо одетых людей копошатся вдали с носилками и тачками, возводя школу или цех, а затем видим марширующие с деревянными ружьями колонны (не за горами Мировая Революция -- надо готовиться! Да и враг в любую минуту может напасть!).
Это время, сметенное, раздавленное террором, ушло, как уходят определенные этапы развития общества, но оно было, были эти тысячи оптимистов, рвавшихся к знанию, к свету равенства и братства... и к должностям, к власти, к деньгам, к сладкой жизни. Для многих из них слова "равенство и братство" означали, что и на самом деле все уже равны, так чего же задаваться -- все теперь академики в своем деле, все должны к одному стремиться -- к коммунизму, когда равенство станет всеобщим, а жизнь райской.
Вот эту тягу и этих оптимистов (а сколько среди них было и карьеристов, а не только невинных) и использовал Лысенко, использовал умело и с большим размахом. Манипулируя людьми, он превратил их мнение в страшную силу, назвав его коллективным разумом масс, найдя способ публиковать высказывания простых людей в газетах и журналах, натравливая их на ученых и одновременно культивируя ненависть к серьезной науке, к сугубому профессионализму.
Конечно, сам Лысенко слегка поднаторел, оказавшись в научной среде, знал слова, неведомые крестьянам, и они за это чтили его как бога, но и их он одарил новыми возможностями, дал им право называть избу с десятком книжек, весами и термометром на столе -- "хатой-лабораторией" (все, как в настоящей науке, своя лабалатория), величал их "колхозными академиками" (а им и неведомо было, какие там еще такие академики имеются, чай, есть такие в столицах, сидят за столами -- у кого голова посветлее, да лицо почище).
