Все это справедливо не только по отношению к Рапунцель, но и по отношению ко всем нам. Все мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы увидеть в зеркале глаз другого нашу красоту и наше достоинство для того, чтобы быть по-настоящему свободными. Пока это не наступит, мы будем оставаться пленниками в башне нашего собственного «я».

Итак, если истинная любовь состоит в том, чтобы выйти за рамки собственного «я» и обратить внимание на других, проявить заботу об их счастье и полноте их жизни, то следует сказать, что мы не сможем любить достаточно сильно других, пока сами не увидим этого своего образа.

Мы уже говорили о том, что наша человеческая природа весьма изобретательна в отношении механизмов самозащиты. Эта изобретательность нигде не проявляется столь наглядно, как в способах, которыми наше «я» защищается от комплексов беспокойства, вины и неполноценности. Для того чтобы как-нибудь скрыть наше «я», которое нам представляется неполноценным и даже безобразным, мы инстинктивно возводим вокруг себя прочную стену. В этом случае мы поступаем диаметрально противоположно совету Роберта Фроста, который рекомендует не возводить стен до тех пор, пока мы хорошенько не поймем, что мы хотим загородить и от чего отгородиться. Чем больше в нашей душе шрамов, следов от беспокойства, вины или ощущения неполноценности, тем больше мы поддаемся искушению надеть на себя те или иные маски, играть ту или иную роль. Мы не верим в самих себя и не принимаем самих себя настолько, чтобы позволить себе быть самими собою. Эти стены и маски - способы самозащиты, и мы будем жить за этими стенами и носить эти маски до тех пор, пока они будут казаться нам необходимыми.

Несмотря на то, что жизнь за таким засовом кажется надежней, она в то же время становится одинокой. Мы теряем аутентичность, то есть перестаем быть сами собой и как личность начинаем погибать голодной смертью. Самое печальное следствие жизни под маской заключается, однако, в том, что мы лишаем самих себя настоящего, подлинного контакта с реальным миром и с другими людьми, в руках которых находятся ключи к достижению нами большей зрелости и полноты жизни. Когда человек в жизни прибегает к исполнению какой-то сложной роли или надевает ту или иную маску, он тем самым лишает себя возможности возрастания как личности. Мы просто перестаем быть теми, кто мы есть, и лишаем себя атмосферы, необходимой для роста. Мы просто исполняем некую роль на сцене. И когда занавес опускается после очередного данного нами представления, становится очевидно, что мы ничуть не стали взрослее, а остались такими же, какими были в начале действия.

Маски, которые мы надеваем, очень часто бывают претенциозными или отталкивающими. Мальчуган, идущий в полночь через темное кладбище, насвистывает песенку, чтобы убедить самого себя и своих товарищей, что он нисколько не трусит. Это так и называется - «свистеть в темноте». Мы-то понимаем, конечно, что этот мальчуган, возможно, мечтающий стать звездой баскетбола, идет на цыпочках, одновременно всеми силами стремясь казаться таким, каким он, к его огромному огорчению, еще не стал. Однако гораздо хуже, когда приходится иметь дело с человеком, прячущим когти под маской дружелюбия (самонадеянности). В конце концов зрители такого спектакля начинают принимать актера за настоящего героя.

В самом деле, искушение судить о людях исключительно на основании этих исполняемых ролей и носимых ими масок всегда оказывается необычайно сильным. Крайне редко мы оказываемся в состоянии увидеть за притворной и претенциозной маской беззащитное или ранимое сердце, которое с помощью этих приемов лишь защищает себя от еще больших ранений. Гораздо чаще мы пользуемся плетьми критики и сарказма или с яростным гневом стремимся сорвать с нашего собрата эту защитную маску. Мы никак не можем понять, что все эти маски носятся лишь до тех пор, пока в них есть необходимость. Только уверенность в понимающей и принимающей любви может выманить этих одержимых беспокойством, ложным страхом и постоянным ощущением вины людей из-за воздвигнутых ими заграждений. Очень может быть, что мы сами точно так же скрываемся за такими же масками и стенами, в результате чего по-настоящему человеческие контакты и связи между нами как личностями становятся крайне редкими… Только маски, встречающиеся с масками, и стены, встречающиеся со стенами.

В общем и целом мы все же в состоянии распознавать сущность тех или иных масок. Мы чувствуем, что наш ближний не таков, каким кажется, чувствуем его претензию на нечто большее и называем его лицемером. Нам не нравится маска воинственности и обижает молчаливая маска сфинкса. Мы стараемся так или иначе дискредитировать самодовольную маску дерзости и самонадеянности у молодежи или маску надменности и высокомерия у стариков. Мы не понимаем, что за этими благополучными фасадами скрыты крики боли и жажда быть понятыми и любимыми. Большинство неприятных качеств, которые мы видим в других, являются результатом самозащиты - той или иной формы защитной обращенности исключительно на самого себя. Мы же в свою очередь открыто негодуем на такую позицию, занимаемую другим. Вместо этого нам следовало бы вспомнить уже упоминавшийся вопрос психиатра: «О чем вы думаете, когда у вас болит зуб?» Нам следует научиться видеть то, что стоит за притворством и претензией наших собратьев, с тем, чтобы по возможности облегчить боль и одиночество, которые и возводят эти защитные стены. Прямые атаки на оборонительные сооружения приводят лишь к необходимости еще большего укрепления их.

Психологи говорят нам о двух уровнях человеческого мышления - сознательном и подсознательном. Из самих этих терминов видно, что о содержании того, что находится на уровне сознания, мы знаем, а содержание подсознательного нам остается неизвестным. Эти два уровня нашего мышления, или нашего сознания, можно сравнить с жилым и подвальным помещениями дома. Когда что-то из нашей мебели ломается, становится негодным, ободранным, мы предпочитаем убрать это с глаз долой, пока не придет время заняться этим, - переносим в подвал (другая аналогия - «на чердак». - прим. пер.) Так же обстоит дело с нашим сознанием. Когда мы не можем находиться лицом к лицу с теми или иными нашими побуждениями или с той или иной реальностью, мы вытесняем эти побуждения и реальность в область нашего подсознания. Когда мы хотим забыть некоторые события нашей жизни и умышленно скрываем их в темнице бессознательного, то такой процесс называется супрессией. Когда мы вдруг обнаруживаем в себе те или иные побуждения или эмоциональные реакции, которые представляются нам совершенно неподобающими и вследствие этого устраняются нами из поля зрения в подсознательное, то такой процесс называется репрессией.

В конце концов, когда наше подсознание окажется слишком перегруженным, мы начинаем чувствовать себя очень неуютно. Мы не в состоянии точно определить источник нашего беспокойства именно потому, что реальный конфликт погребен в нашем подсознании. То, что мы в нем похоронили, на самом деле вовсе не умерло, а продолжает жить. Иногда мы пытаемся возложить вину за наше беспокойство на тот или иной момент в нашей сегодняшней жизненной ситуации, на самом же деле действительный источник нашей боли может быть обнаружен только в сфере бессознательного.

Например, когда родители недостаточно любят ребенка и у него не формируется вследствие этого ощущение ценности себя, своей личности, ощущение того, что он для кого-то дорог, то ребенок может реагировать на такую ситуацию двояко: он может пойти либо по пути внешнего конформизма, либо по пути внешнего бунта. У ребенка так или иначе навсегда останется чувство обиды из-за того, что его психологические потребности, его душевные запросы остались без ответа. Однако наше общество и наша культура не позволяют нам выражать это чувство обиды так, как нам этого хотелось бы. Когда ребенок пытается излить свою обиду родителям, то те с негодованием отвечают ему, что они - его родители и его обязанность - любить их. Дело, однако, в том, что они сами могут оказаться неспособными к проявлению любви, и их настоятельные требования, чтобы их любили, могут вызвать у ребенка тяжелый эмоциональный конфликт. Родители, проявляющие железную твердость в отстаивании пятой заповеди, согласно которой дитя должно чтить отца своего и мать свою, должны, как нам кажется, прилагать такие же усилия к тому, чтобы быть достойными этого уважения.