И как же хорошо, что бульвар Владимира Мулявина втекает в площадь Якуба Коласа. А если вытекает из неё — ещё лучше.
Филармония. Фойе, зал, другие помещения после недавнего ремонта, всё красиво и уютно.
Звучит гимн Республики Беларусь в исполнении военного духового оркестра, что разместился на балконе. Открывает съезд председатель Союза писателей Беларуси Николай Чергинец. Из 341 члена Союза писателей на съезд прибыло 303. Избрали президиум из 36-ти человек.
Министр культуры Беларуси, под аплодисменты, сказал, что в Республике широко практикуются государственные заказы на создание пьес для театров, сценариев для кино и др.
Гости — представители Болгарии, Германии, Латвии, Литвы, Молдовы, Польши, России, Сербии, Украины, Эстонии. Первому из зарубежных гостей предоставили слово Станиславу Куняеву. Он рассказал о своих встречах в 60-е гг. с белорусским поэтом Рыгором Бородулиным, а также назвал ряд имен белорусских писателей, которые публикуются в «Нашем современнике».
После перерыва пригласили выступить меня. Я прочитал обращение к съезду Сергея Михалкова, а затем то, что осталось из моей речи после многочисленных сокращений. Главное — обнародовал наш план создания 50-томной российско-белорусской библиотеки.
Когда завершился первый день съезда, ко мне подходили писатели, интересовались, каким объёмом будут выходить тома. Георгий Марчук попросил текст моего выступления — собирается напечатать в газете «Лггаратура 1 мастацтва». И душа моя похолодела, когда подумал, что ничего путного из идеи создания российско-белорусской библиотеки не выйдет. «Зароют» её российские чиновники, как сказал Сергей Владимирович, найдут причину отказать. А без согласия российской стороны, не будет поддержки и белорусов.
По-деловому, организованно прошёл второй день. Выступали писатели и гости. Легко, без трений избрали новое руководство Союза, председателем которого снова стал Николай Чергинец.
После шумного, многолюдного застолья, завершившего большое литературное событие, мы с Владимиром Илляшевичем отправились в гостиницу пешком. Мимо оперного театра, мимо выставочного зала, мимо аллеи лип, посаженных представителями различных городов, в том числе и трудящимися Таллина. Ил- ляшевич — таллинец, он фотографировал дерево и табличку возле него. А я фотографировал Владимира Николаевича рядом с табличкой и деревом. Он же всё твердил:
— Вот привезу и опубликую эти снимки в Таллине, чтоб не говорили, что в Беларуси не уважают Эстонию.
Главное впечатление от съезда — всё организовано хорошо, но кажется, будто о чём-то важном, о чём писатели должны были сказать, они так и не сказали. И нет уверенности в том, что новый Союз — будущий долгожитель, потому что заметные писательские силы остались в Союзе белорусских писателей. И достаточно смены руководства страны, чтобы многое поменялось в литературном хозяйстве Беларуси. Это особенно остро чувствуешь, когда подумаешь, сколь непрочны отношения Беларуси и России на державном уровне. Вот-вот возникнет проблема газа и нефти, точнее, проблема цен. Сложно объединяться и дружить против кого-то, гораздо легче быть вместе по взаимной приязни и добросердечию. Но до этого далеко, и дойдём ли когда-нибудь?
Вечером ко мне в номер постучалась одна областная поэтесса. Принесла коньяк и конфеты. Я сказал, что у меня есть свой коньяк, но она заявила, что обидится, если мы не откроем её бутылку. Открыли, выпили — я больше, она совсем чуть-чуть. Мы с нею познакомились несколько лет назад, на дне рождения Анатолия Аврутина. Ах, как она тогда расхваливала его, поэта и человека, как благодарна была ему за помощь, но, видимо, время в ней что-то поменяло, и теперь она говорила о нём только в мрачных тонах.
— Может быть, у вас это ревность — поэта к поэту? — спросил я.
— Ах, Иван Иванович, о чём вы говорите! Просто я разобралась в нём и вижу, что он собой представляет… Но я бы не хотела, чтобы вы рассказали ему, что я к вам приходила.
— И не собираюсь, — сказал я. — Много лет я руководил большой писательской организацией, мне часто поэты и прозаики высказывали своё мнение о коллегах, и если бы я не сдерживал себя, то мог бы заварить такую кашу — век не расхлебать. Так что не волнуйтесь. Но и вам советую своё к нему отношение высказывать лично, а не пытаться формировать мнение о нём окружающих. Поверьте, так будет лучше.
Когда она ушла, позвонил Анатолий Аврутин — завтра ждёт меня в гости. Я сказал, что приеду, и, возможно, не один, а с Илляшевичем.
24 декабря. В полдень мы с Владимиром Илляшевичем на такси поехали к Аврутину. По пути немного проехались по Минску, я показал своему гостю несколько мест, где он ещё не бывал. Его поражает чистота, ухоженность города, какая-то особая, очеловеченная атмосфера. Я рассказал ему две сценки из моих наблюдений за жизнью минчан.
Ехал я как-то по Минску в троллейбусе. Позднее солнечное утро, пассажиров немного, почти все сидят. Тишина. Но вот на остановке входит немолодой гражданин и давай с ходу чертыхаться — по-видимому, чем-то недоволен. Две женщины встали со своих мест, предложили ему сесть. «Чего это вы, дамы, уступаете место мне, мужику», — опешил гражданин. «А мы всем приезжим уступаем», — сказала одна. «Но почему вы решили, что я приезжий?» — «А мы давно заметили: если у нас кто-то бранится в транспорте, значит, приезжий».
А вот вторая. В 2002 году в составе небольшой делегации Союза городов-ге- роев я побывал в Минске. Тогда мы тоже остановились в гостинице «Беларусь». Рядом с гостиницей небольшой православный храм. В тот день мы уезжали из Минска. У нас оставалось немного белорусских денег, и мы, проходя мимо храма, отдали их пожилой женщине, что стояла не рядом с церковью, а чуть в отдалении. Мы поняли, что она просит милостыню. А Галина Ивановна Баринова дала ей какую-то крупную белорусскую купюру, после чего мы направились к автобусу. И тут услышали сзади шаги — нас догоняла эта женщина — и сразу к Галине Ивановне: «Извините, пожалуйста, но я не могу столько принять от одного человека, это не по-божески. Возьмите сдачу.»
Владимир Николаевич слушал меня, улыбался и, кажется, не верил.
Аврутины приняли нас радушно. Были они вдвоём — Анатолий Юрьевич и его жена, Зоя Григорьевна. Когда уже сидели за столом, пришёл их младший сын Олег — высокий, образованный парень, большой эрудит.
Говорили о настоящем и будущем. Без радости. Многим из нас уже давно не по себе, что писатели, а заодно и литература, так мало значат в современной жизни. Наша страна, давшая миру столько литературных гениев, в последние годы много сделала для того, чтобы принизить этот великий род человеческой деятельности. Не зря же Евангелие от Иоанна начинается словами: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Церковь, её служители стараются приблизить человека к Богу. Писатели, по крайней мере лучшие из них, жизнь кладут на то, чтобы, благодаря слову, не только самим познать Красоту, но и одарить Ею читателей. И если правда, что красота может спасти мир, то писатели и иже с ними спасают саму красоту. Уже не говоря о том, что именно литература осуществляет важнейшую санитарную функцию — отбирает и запечатлевает всё нравственное и высокое, отбрасывая всё мелочное и порочное.
И как же государству не видеть этого, не заботиться о творцах, не создавать хотя бы минимум условий для их деятельности? Касается это не только писателей, но и художников, композиторов, кинематографистов — всех творческих работников. Но — вместо этого — отповедь: дескать, слишком много вас развелось, определитесь сначала, кто из вас мастер, а кто имитатор, тогда мы подумаем, что с вами делать. И решим, положен ли вам за ваш труд оплачиваемый отпуск и больничный лист, если вы заболели. Цинично и крайне отстало.
На мой взгляд, вопрос решается до удивления просто: нужно принять государственное решение, которое приравняет творческие союзы и творческих работников к трудовым коллективам, таким как библиотеки, театры, музеи. И провести переаттестацию творческих работников. Книга или картина художника имеют не только духовную ценность, но и материальную — они продаются, принося государству немалый доход. Так почему же государство не позаботится о тех, кто их создаёт?! А потому, что во главе государства не государственные деятели, а временщики, к тому же богатые. Они в писателях видят «лишних людей».