— Разве? — удивился я. — Худо, если так. А вы сами, Владимир Мотелевич, разве не от Бога?

— Правильно, я — поэт от Бога! Единственный! — поднял он указательный палец.

Я смотрел в его кривую тёмную бороду, в розовый лоб, на котором, несмотря на розовость, проступили ещё мелкие красные пятнышки, наверное, от волнения. И думал, что и как ему сказать, чтобы не обидеть. Можно, конечно, занять принципиальную позицию и броситься защищать наших поэтов. Назвать несколько имен, чтобы он усомнился в своём мнении и не особенно выпячивал себя перед ними. Но что это даст? Сделает его меньше, а зачем?..

— Знаете, Володя, мне по душе ваша убежденность. Она поможет вам и дальше. Укрепит вас. Так и думайте. Всё время живите с этой мыслью, что вы — единственный — от Бога. Я тоже буду в этом убеждён. И буду ждать ваших новых стихов. Таких, какие вы поместили в вашу последнюю книгу «Травинка грусти»

Сидит. Улыбается. По-моему, даже рад не столько за себя, сколько за меня. За моё понимание его как художника. Значит, укрепился. Ну и хорошо!

Только он ушел, тут же появился другой наш поэт — Олег Чупров. Тоненький, хрупкий, элегантно одетый — белая рубашка в чуть заметную голубую клетку, светлые, тщательно выглаженные брюки, голубые глаза с затаившейся то ли иронией, то ли хитринкой. Сел на тот же стул.

— Сейчас Володьку Нестеровского встретил. Такой озарённый.

— Он был у меня. Сказал, что в нашей писательской организации он — единственный поэт от Бога.

Олег выпрямился, чуть заметно улыбнулся:

— Не верьте ему.

— Почему?

— Единственный поэт от Бога — я, Олег Чупров!..

Пришлось и ему сказать то же, что Нестеровскому.

— Не в этом дело, — сказал Олег. — Если поискать, можно найти. Но зачем?

— Вот именно. Поэты — как доноры, у которых различные группы крови.

И Чупров ушёл.

Долго в тот день не выходили из головы их визиты. Все думал, думал и к вечеру придумал анекдот:

Сын спрашивает отца, современного поэта:

— Папа, а в наши дни есть такой же талантливый поэт, как Пушкин?

Отец надолго задумался, затем ответил:

— Да, сынок, только нас очень мало!

После пожара начались наши скитания по библиотекам города. Сначала был Инженерный замок — библиотека ВМФ. Вслед за ней библиотека имени Лермонтова, на Литейном. Потом Центральная детская библиотека имени А.С. Пушкина, на Большой Морской. За ней — библиотека имени Блока, на Невском. В этой последней мы чаще всего проводили наши собрания, хотя там работала постоянная выставка-продажа картин современных питерских художников. Но директор, Галина Павловна Волосова, понимала писательские проблемы.

Почему нам приходилось кочевать из одной библиотеки в другую? Ответ прост: теперь даже в книжных храмах стали смотреть на посетителей с мыслью: а что с них можно взять. Писатели, кроме своих книг, изданных, как правило, за собственный счёт, ничего дать не могли. Отсюда и отношение. Но нет у нас на библиотеки обиды. Они тоже впали в такую нищету, что самим впору просить милостыню.

Обездолив писателей и библиотеки, «государство» математически точно рассчитало свой удар по культуре. Прежде всего, по литературе.

А что же писатели? Как они восприняли новое для себя положение? Скорбно, но без уныния. Писали и продолжают писать. И мы, со всем пониманием важности единения творческих сил, принимаем в свой Союз новых одарённых литераторов. Время показывает, что творческие союзы, где люди объединены талантом, оказались более жизнеспособными, чем другие общественные организации, в том числе политические партии.

Жизнь быстро менялась. К сожалению, все перемены вели к ухудшению положения честных, совестливых граждан. Пировали хамы, преступники и межняки. При этом не скрывали своего презрительного отношения к тем, кого они с помощью «демократических» законов сделали нищими.

Город менялся на глазах. У станций метро возникли десятки, сотни торгашеских будок-ларьков, меж ними то и дело сновали бурые, перекормленные крысы. Загремели киллерские выстрелы. Улицы города окрасились болезненной сыпью слов на латинице. Тротуары утопали в мусоре. В воздухе — мат-перемат. И не только в воздухе, но и на журнальных и книжных страницах. Стало понятно, что разрушать будут не только русскую литературу, но и русский язык. И если столь неприглядным оказался переход к капитализму, то каков же будет сам капитализм!

Новые чиновники, возглавившие государство, боялись оппозиции в лице творческих Союзов. И принялись их разрушать. Со своей стороны, мы, руководители творческих организаций, не могли этого допустить. Вскоре нами был создан Координационный совет творческих Союзов Санкт-Петербурга. Его председателем мы избрали народного художника России Евгения Демьяновича Мальцева.

То была жуткая пора. На творческие Союзы, точнее, на их имущество — прежде всего на Дома композиторов, журналистов, художников, спустили коммерческие структуры, как свору самых свирепых хищников. Стали ходить упорные слухи о том, что город в лице его мэра Собчака собирается отнять у творческих Союзов их помещения.

В самом тяжелом положении оказались писатели города. Строить организационную и творческую работу огромного писательского коллектива без мало- мальски приспособленного помещения невозможно. И как ни тягостно мне было обращаться к Собчаку за помощью, все же пришлось написать ему письмо с просьбой решить вопрос о помещении для писателей.

Шло время. Собчак молчал. Обстановка в стране накалилась до предела. В Москве Ельцин и его приспешники расстреляли Дом Советов. Палили из танков по окнам, за которыми несколько сотен людей пытались противостоять злодейству. Не смогли. Танки сильнее.

В Петербурге, в Доме актера открылся Объединенный пленум творческих Союзов города. Председатель Комитета по культуре, актриса Елена Драпеко (это её героиня Лиза Бричкина в фильме «А зори здесь тихие…» тонет в болоте) выступила с осуждением политики Ельцина и расстрела Белого Дома. Она еще не закончила своё выступление, а вице-мэр по культуре Владимир Петрович Яковлев выскочил из-за стола президиума и побежал звонить в Москву, где в это время Собчак встречался с Ельциным. Стало ясно: дни Драпеко в качестве председателя Комитета сочтены.

Выступил я. И внёс предложение: от имени пленума высказать осуждение расстрела Белого Дома и требование не восстанавливать его. Сохранить таким, каков он есть, в назидание будущим президентам и всем тем, кто подло относится к своему народу. Вёл пленарное заседание председатель Координационного совета творческих союзов Петербурга художник Евгений Мальцев. Он не поставил моё предложение на голосование, хотя многие в зале поддерживали меня. Потом, уже после пленума, Евгений Демьянович мне скажет: «Не дело нам, творческим работникам, напрямую вступать в конфронтацию с властью. У нас другие заботы». — «У вас другие заботы, — сказал я. — А у нас — эти».

Елену Драпеко сняли с должности председателя Комитета по культуре через несколько дней после Пленума. Под предлогом реформирования Комитета. Сняли бы и меня, если бы могли. Но писателя снять невозможно.

21 марта. Ровно четыре года назад не стало хорошего русского поэта Анатолия Фёдоровича Коршунова. Выпускник фабрично-заводского училища, он был поэт из рабочих. И создавал такие стихи: «Я благодушным не был никогда, не принимал судьбы суровой милость, и счастлив думать, что моя звезда среди других ещё не закатилась…». Был женат, разведён, есть дочка. В 1977 стал членом Союза писателей СССР, писал стихи и песни, автор полутора десятков книг. В последние годы издавал их за «свой счёт», для чего поменял свою квартиру в Петербурге на комнату, а потом и её — на комнату в коммунальной квартире в одном из сёл Ленинградской области. А там соседка, пьянчужка, зазывала к себе собутыльников, а те, зная, что он поэт, пытались заставлять его пить с ними и требовали «стихов». Он отказывался, и они убили его…