Дружба Пранге с Искреновым закрепляется в венских барах и бытовых ресторанчиках в окрестностях Витоши. Заместитель генерального директора ПО «Явор» почти становится пайщиком фирм «Ковач» и «Хольвер». Этот чистосердечный, прямой человек требует сначала один, потом два и наконец три процента от номинального дохода обеих фирм. А их раздражительность неоправданна — они имеют прибыль в двадцать раз больше. Ко всему прочему среди своих подчиненных и начальства Искренов пользуется репутацией «удивительно скромного человека» (по крайней мере так отмечалось в его характеристике).
Я ничего не понимаю в древесных материалах, особенно в полевом клене. У меня дома есть два старомодных столика, и моя жена-учительница посвятила им свои каникулы, чтобы связать крючком салфетки и прикрыть ими раны нашей тихой и тускло протекшей семейной жизни. В торговле я тоже ничего не смыслю, но, как профессиональный следователь, смею утверждать, что следствие было проведено блестяще. Тщательно были допрошены десятки свидетелей, среди которых оказались наш друг Пранге, коммерсанты из «Лесоимпекса», коллеги Искренова и почти все его любовницы. Спокойно, почти играючи, мой коллега мало-помалу выудил у бывшего заместителя генерального директора все показания. Так вот… Но тут возникает хитрый вопрос: куда делась «коллекция» Искренова? Известно, что валюта не может ни летать, ни бесследно испаряться. Самая любимая любовница Искренова утверждала, что он доверял только одному человеку — некоему Павлу Т. Безинскому, по прозвищу Покер, который обменивал валюту из расчета 2,20, а потом 2,60 лева за доллар. Однако вероятность обмена «втихую» ста семидесяти тысяч долларов кажется явно абсурдной.
В результате недельного кропотливого труда ребята из оперативного отдела нашли на даче Искренова (хоромы турецкого феодала в миниатюре!) два тайника — под верандой и в погребе. Из первого они изъяли пятьдесят золотых монет с изображением вышеупомянутого австрийского императора, а в другом тайнике обнаружили закупоренные банки, набитые долларами и болгарскими левами. Глядя на снимки с банками, испытываешь омерзение, что-то донельзя примитивное и неэстетическое исходит от этих «солений». Или Искренов был патологическим сребролюбцем, или действительно деньги имели для него цену соленых огурцов.
Элементарные арифметические действия давали возможность заключить, что Покер сумел обменять не более тридцати тысяч «гринов». Но когда следователь вызвал его на допрос, оказалось, что этот самый Павел Т. Безинский вдруг покончил с собой за восемь дней до того, как был задержан подследственный Искренов. Естественно, это озадачило моего коллегу, он интуитивно нащупал связь между делом Искренова и нелепым самоубийством Безинского. В час десять ночи я был вынужден с ним согласиться. Какой бы сплин ни нагоняли на нас мрачные февральские дни, как бы ни угнетал нас грязный софийский снег, Покер все-таки принадлежал к той породе бездельников, которые предпочитают минутные радости жизни величественному безмолвию смерти. Как говорится: «Лучше быть беззаботным и живым, чем бессмертным!»
В час десять ночи я позволил себе наконец взглянуть на фотографию подследственного Искренова. Я всегда предпочитаю видеть преступника «живьем», но на этот раз я не устоял перед искушением. Так вот… его физиономия мне не понравилась. Я моментально понял, что этот тип чем-то превосходит меня, в нем есть что-то ускользающее, недоступное и загадочное, как аромат дорогих духов. Шеф — жестокий человек…
(5)
На улице я начал дрожать от пронзительного, бодрящего ветра. Как я уже говорил, эта весна не имеет ничего общего с нашим представлением о возрождающейся жизни. Холодный май, пожалуй, напоминает теплый, мягкий январь. Я ощутил радость оттого, что сегодня из-за собственной сиюминутной прихоти выехал из дома на машине. На углу, у мрачных тюремных стен, меня поджидал мой верный «запорожец». Он тоже старый, заржавевший, неопределенного зеленовато-сизого цвета и с обшарпанным салоном. Моя дочь, которая имеет пристрастие к обидным метафорам, утверждает, что мы с ним похожи на Дон Кихота и Росинанта. Я, мол, сух, высок и величествен в бессмысленной борьбе со злом, а «запорожец», это животное из металла, отощал от наших бесконечных битв и, переняв характер своего хозяина, тоже обрек себя на суровую жизнь. Я отплатил дочери недельным молчанием, но сейчас сравнение моего автомобиля с боевым конем привело меня в умиление. Я с легкой грустью представил себе дорогу от тюрьмы, где находится наш следственный отдел, до улицы Шестого сентября. Я буду ехать тихо и печально по ночным улицам, как затерявшийся в заснувшем городе одинокий путник, зато прибуду домой сравнительно быстро, не успев почувствовать симптомы какого-нибудь там гонконгского гриппа. Когда я заболеваю, жена меня ругает. Она ругает, даже когда я здоров. Будучи больным, я благоразумно помалкиваю… молчу я, и будучи здоровым. Полное безмолвствование — самая разумная форма семейного протеста!
Я кивнул постовому милиционеру, пересек аллею с поникшими, не разбуженными весной розами и быстро подошел к моему спасителю. Сел, погладил руль, словно теплый загривок коня, и включил стартер. Красная лампочка слабо засветилась, аккумулятор издал тихий стук, будто дивясь, что я осмелился его потревожить в холод. Когда на улице холодно, «запорожец» отказывается заводиться; он — существо со строптивым и износившимся к старости сердцем.
Неожиданно меня охватила тяжелая злоба. Чтобы поменять машину, я уже пять лет собираю деньги, в то время как ловкач Искренов жонглировал ста семьюдесятью тысячами долларов. Я почувствовал, как мои пальцы впились в руль, я подался вперед, но там, в темноте, никого не оказалось. «Неужели я завидую? — изумленно спросил я себя, а потом, когда закрывал машину, подумал: — Какое я имею право ненавидеть этого человека?»
Подбежал постовой милиционер, почувствовав что-то неладное, и чинно застыл.
— Подтолкнуть, товарищ полковник?
— Еще рано, друг, — ответил я невпопад, — не к чему торопиться…
(6)
Бессмысленно окапывать кусты малины, но я окапываю. Нужно привыкать, скоро я выйду на пенсию, и удовлетворение от работы в саду станет привычкой. Погода прохладная, хотя майское солнце ласковое и щедрое. Пахнет оттаявшей землей, только что распустившиеся деревья нежно зеленеют, листочки на них все еще хрупки и призрачны как дым. Вдали, за глубоким оврагом, вырисовываются контуры горы Планы; она круглая, лысая и похожа на каравай. Позади дачи начинаются поляны, обрывистые, почти дикие, с трудом взбирающиеся к темени Витоши, к высокому сосновому лесу, за которым — Черная вершина. В тридцати метрах от дома вьется тропинка, ведущая к Черной вершине, она начинается с многозначительной надписи: «Осторожно — медведи!» Я ни разу не видел на Витоше медведей, выпущенных на свободу, но знаю, что их берлога где-то рядом и что мы соседи. Лично мне медведи не мешают, но эта упреждающая надпись приводит мою жену в ужас. Она постоянно ворчит, что глупо, мол, покупать дом, неподалеку от которого бродят медведи. Прежде чем отправиться на дачу, Мария проверяет, взял ли я свой револьвер, а потом со страхом запирает его в один из кухонных ящиков. Она не беспокоится за меня, поскольку убеждена, что навряд ли найдется такой зверь, который осмелится меня съесть; объект ее опасений — наша внучка. Элли — непоседа, она любит собирать цветы, гоняться за бабочками, гулять в близлежащем орешнике и разговаривать с березами, которые, подобно воротнику, окаймляют холм. Порой мне хочется сказать Марии, что люди более опасны для внучки, нежели медведи, но я помалкиваю. (Молчание также форма внутреннего протеста, как мы уже говорили.)
В сущности, наша дача — старый деревенский дом, расположенный в верхней части села Железница. Я купил дом давно и по дешевке: его бывший хозяин, пастух, скончался, и наследники поторопились продать шестьсот квадратных метров изъеденной ветрами земли, которую было бесполезно использовать в личных целях или сдавать в аренду. Вместе с участком мне достались разбитый казан для варки ракии, алычовое деревце во дворе и деревянное корыто, заполненное дождевой водой. Мы починили крышу, которая протекала, выложили пол в большой комнате каменными плитами, провели электричество, соорудили камин… и пришла пора уходить на пенсию. Так проходит наша жизнь: делаешь что-то во имя завтрашнего дня, а он, по сути, сегодняшний. Мечешься, стараешься, изобретаешь, дни сливаются в единый поток со всеми былыми дождями, и в какой-то момент ты оглядываешься и видишь себя подле куста малины…
