— Так, отхаркнулось, — заметает следы мистер Джонс. — Принеси-ка мне лучше газету.

Есть еще один человек, переживающий по поводу строительства не меньше мистера Джонса и пастора Уайта. Человека зовут Жоржета.

Жоржета ложится за полночь, а встает после полудня. Большую часть своего бодрствования она вышагивает улицы, не считая короткие перерывы на обед и ужин, и досуг с клиентами. Благодаря ежедневному моциону, несмотря на уже далеко не юный возраст, Жоржете удалось сохранить отменную фигуру, столь необходимую в ее профессии. Хорошая фигура для женщины — это, в первую очередь, орудие труда. Прогулки в дождь и снег закалили иммунитет Жоржеты. Она не болеет никогда, по крайней мере, респираторными заболеваниями, чем очень гордится.

Угол Тополиной и Коринфской — одна из вех маршрута Жоржеты. И дело здесь отнюдь не в помойке или любви поквитаться с обременительным бытом метким плевком. Во-первых, плевки не красят женщин даже ее статуса. Во-вторых, подстерегать клиентов у помойки редко доводит до добра. Не нужно учить Жоржету тому, кого (и что) можно подцепить у груды мусора, даже такой безобидной, какая располагалась на вышеупомянутом углу.

Нет, причина здесь совершенно иная. Тополиная Улица и Коринфская авеню — две основные магистрали микрорайона, богатые потенциальными клиентами, как мелководные реки — рыбой. По Тополиной ездит немало машин на небольшой скорости. На Коринфской находится церковь пастора Уайта. А, как известно, после долгой проповеди и религиозного катарсиса у верующих вновь пробуждается любовь к плотским утехам. Стоит человеку позаботиться о душе, как он тут же чувствует себя вправе уделить внимание телу. Высиживание в церкви — своего рода индульгенция. А без греха, как известно, нет раскаянья.

Таким образом, Жоржета постоянно чередует улицу с авеню, минуя на своем криволинейно-попустительском пути угол их пересечения. Сами по себе исчезновение помойки и присутствие рабочих, уже не раз провожавших Жоржету соловьиным посвистом и долгими испытующими взглядами, нисколько ее не смущали. А огорчил ее следующий инцидент, который Жоржета видела своими округлившимися от ужаса глазами.

Происшествие запомнилось ей короткими предложениями — в точном соответствии с вызванным им прерывистым дыханием и раздробленным восприятием событий. Напротив стройки остановилась полицейская машина. У машины опустилось стекло. Оттуда высунулась рука полицейского. Затем край его фуражки. В целях маскировки Жоржета бросилась к трамвайной остановке. К машине подошел рабочий. Жоржета прижалась спиной к плексигласу и попыталась не дышать. Рабочий о чем-то долго совещался с полицейским. Жоржета испытала потребность в кислороде и начала шумно дышать. У нее был такой расстроенный вид, будто трамвай запаздывал уже на час. Наконец, полицейский сделал приветственный жест и, как показалось Жоржете, пожал рабочему руку. Фуражка спряталась. Стекло поднялось. Машина уехала. Рабочий вразвалку вернулся к своим обязанностям, как может поступить только тот, чья совесть чиста. Жизнь вернулась на круги своя.

Но, как ясно ощутила Жоржета, это была уже совершенно иная жизнь, изуродованная преследованиями и травлей. Понимание возникло не в голове, но разлилось ядом по всему телу: на углу строился полицейский участок…

За время наблюдения Жоржета вспотела настолько, что ей пришлось вернуться домой для восстановления профессиональной свежести. Но даже после принятия душа о возобновлении рабочего дня, не могло быть и речи. Несколько дней Жоржета провела в уединении, судьба нанесла ей coup de grace. Так уж бывает в жизни: дурные вести не ходят по одиночке — они рыскают по округе стаями. Если встретил на своем пути одну такую, значит — это разведчица. А вот и подкрепление.

Поскольку теперь Жоржета держалась как можно дальше от угла Тополиной и Коринфской, она ненароком забрела на чужую территорию, курируемую конкурентками. На счастье, она столкнулась с хорошей знакомой по имени Николь. Когда Жоржета, не способная более держать язык за зубами и желавшая оправдать свое бесцеремонное вторжение, рассказала Николь о постигшей ее участи, та подняла подругу на смех. Какой полицейский участок, если в полумиле уже располагается магистрат № XYZ! Или Жоржета там никогда не бывала? Ах, нет?! Так и на то есть основание: здешние полицейские смотрят на Жоржету и Николь сквозь пальцы, облаченные в белые перчатки, и не желают марать о них руки. Так чего она испугалась? И потом: всем известно, что на углу Тополиной и Коринфской строят никакой не участок, а совсем напротив, — массажный салон.

От радости Жоржета поцеловала Николь, чего обычно не делала никогда, сберегая ласки для тех, кто за них платит. И только по дороге домой, гордо проходя мимо угла, Жоржета постигла истинный смысл столь беззаботно произнесенного Николь приговора. На углу строился массажный салон…

В голове Жоржеты раскручивается неутешительная цепочка грядущих событий. Построят, так называемый, салон с броским фасадом. Понавезут туда хорошеньких азиаток. Попрут в салон местные лоботрясы за расслабляющим массажем. Эх, прощай так и не увидевшая апогея славы карьера Жоржеты! Придется ей устраиваться на обувную фабрику, где подвизается ее двоюродная сестра.

Фабричный день с восьми до пяти. И нет в нем места для бесцельного полета фантазии и непритязательных радостей тела. А кто пойдет наперекор конвейеру — будет беспощадно растоптан подкованным сапогом индустриального империализма.

В салоне миссис Джонс стригутся все без исключения жители микрорайона. Делает там свою роскошную прическу, призванную пленять самцов и Жоржета.

Миссис Джонс прикасается к пышным волосам Жоржеты с опаской. И вовсе не из-за брезгливости, отнюдь миссис Джонс не свойственной. Нет, так обращаются со всем таинственным и находящимся за гранью привычного. Жоржета — загадка, глоток запретной свободы, которой миссис Джонс не желает для себя, но которая все равно гипнотически влечет ее.

Жоржета, для которой элементарные знания психологии — залог выживания, прекрасно разбирается в людях. Она знает, с кем можно поделиться сокровенным, и в чьем присутствии стоит придержать язык за зубами и состроить благообразную мину. Когда Жоржета видит вдалеке миссис Хендрикс, она благоразумно переходит на другую сторону дороги. Иначе ей придется выслушать утомительную лекцию о пользе добродетели и пагубности греха. Сама по себе лекция безвредна и даже занимательна. Жоржета интересуется альтернативными взглядами на природу вещей. Плюс у нее нет недостатка в свободном времени, которое нужно как-то скоротать. Но что если рядом окажется перспективный джентльмен? Кого соблазнит отчитываемая женщина?

Жоржета делится с миссис Джонс своими печалями, и та покорно ее слушает.

— Зачем нам иностранцы? — сетует Жоржета. — Разве мы плохо без них живем? Особенно эти азиаты… А уж какие они трудолюбивые! Так немудрено и без работы остаться.

Миссис Джонс не боится азиатов. Она знает твердо: никакая азиатка не сможет сманить ее лояльную клиентуру. Но трудовая деятельность Жоржеты зиждется на эмоциях и «драйвах» — антагонистичных лояльности. Миссис Джонс понимает это и слушает Жоржету, не перебивая.

— Ведь обходились же мы без них, — апеллирует Жоржета к здравому смыслу миссис Джонс.

— Обходились, — уклончиво соглашается миссис Джонс, не склонная открыто высказываться по политическим вопросам, не проконсультировавшись предварительно с мужем, и спешит сменить тему. — Челку подлиннее?

Жоржета кивает. Челка должна быть дремучей, как тропический лес. А под ней — знойно-палящие глаза тигрицы, научившейся мурлыкать по скупой мужской команде. Жоржета изучает себя в зеркале. Она одновременно нравится и отталкивает себя. Если бы Жоржета была мужчиной, она переспала бы с собой, но не осталась жить. Работа Жоржеты вполне соответствует ее заниженной самооценке, причиной чему, несомненно, многовековое рабство.