— Разрешите задать несколько вопросов мисс Свэйл?

— Обратитесь за разрешением к ней самой.

— Мисс Свэйл находит, что это зависит от характера вопросов,— заметила Грэйс.

— Вы воспитывались в Париже, не так ли?

— Да.

— Вы находились там, когда ваш дед умер?

— Да.

— У вас имеются основания предполагать, что он был богатым человеком?

— Знаю это. Я возвращаюсь теперь из городка, где он родился и прожил всю жизнь. Один из его прежних компаньонов сказал, что он был обладателем 1 000 000 долларов. В прошлом году он получил от фирмы наличными полмиллиона.

— Знаете ли вы, что он сделал с этими деньгами?

— Нет еще, но скоро узнаю. У меня имеется список ассигнаций, бывших при нем.

— Минутку, Грэйс,— прервал их Гарвей.— Я бы на вашем месте удержался в данный момент от дальнейших сообщений.

— Вы правы,— сказала она.— Все, что могу сообщить, это то, что возвращаюсь в Англию и попытаюсь разыскать деньги.

— Вы являетесь единственной наследницей вашего деда?

— Я его единственная родственница. Кроме того, его поверенный мистер Брендон вскрыл завещание. Все состояние предназначается мне.

— Не скажите ли вы мне…

Гарвей протянул руку.

— Мисс Свэйл ничего больше не может сообщить вам.

Репортер медлил уходить.

— Я хотел бы только спросить, мистер Гаррард, не являетесь ли вы опекуном мисс Свэйл?

— Нет. Мистер Свэйл умер во время делового посещения нашей фирмы. Он был нашим старым и глубокоуважаемым другом. Ввиду исчезновения его состояния мисс Свэйл обратилась ко мне за советом и помощью. С некоторого времени она состоит при мне секретаршей.

На губах репортера промелькнула чуть заметная улыбка. Он спрятал свою записную книжку.

— Кстати,— сказал Гарвей,— каким образом вы вернетесь в Нью-Йорк?

— Меня ждет лодка. Я услышал, что вы опаздываете, и заказал ее в последнюю минуту.

— Желаю успеха. Я и не думал, что дело стоит таких затруднений,— сказал Гаррард.

— Я уверен, что стоит,— сказал журналист, прощаясь.

— Вы, конечно, правы,— сказала Грэйс, когда журналист ушел,— но все же вы не хотели, чтобы сообщила ему обо всем?

— Если ваше наследство украдено, газета только послужит вору предостережением.

— Как глупо было с моей стороны не сообразить этого! Да, ведь я же еще не сообщила свои новости. Я говорила с Брендоном, поверенным моего деда. Он сказал, что дед всегда клал деньги в банк, но с тех пор, как один из банков обанкротился, он стал очень осторожен и почти все свои ценные бумаги и наличные всегда носил при себе. Мистер Брендон составил список номеров некоторых бумаг и дал мне.

Мгновение Гарвей молчал. Казалось, он видит эти номера в левом углу украденных им акций, видит список, вывешенный в полиции, отпечатанный в «Таймсе», казалось, слышит взволнованный возглас кассира южного Банка. Дрожь пробежала по его телу. Он выпил второй стакан коктейля.

— Неужели адвокату не удалось ничего приберечь для вас? Ведь невероятно же, чтобы дед носил при себе все свое состояние?

Она весело рассмеялась.

— Конечно, нет. В банке осталась еще значительная сумма денег, которую фирма положила на его имя, кроме того, остался дом с полной обстановкой, который мистер Брендон продаст по моему распоряжению. Он дал мне 1000 долларов и пришлет еще денег по моему первому требованию. Разве вы не замечаете, сколько я потратила? — спросила она, поворачиваясь перед ним во все стороны.— Это платье куплено в лучшем нью-йоркском магазине, а шляпа, взгляните на мою шляпу!

— Очаровательно!

— Я купила два бальных платья и многое другое. Думала, вы давно уже обратили на это внимание. Разве я вам не нравлюсь?

— Вы всегда одевались так изящно, что трудно заметить разницу. Но ввиду перемены в вашем финансовом положении мне, кажется, грозит потерять секретаршу,— сказал он, вздохнув.

Она поцеловала его.

— Вы с ума сошли! — воскликнула она, смеясь.— Идемте, звонили к обеду.

Шесть дней обратного пути принесли Гарвею ряд новых переживаний, очарованию которых подчинился, не размышляя. Страсть, овладевшая ими на минуту по дороге в Нью-Йорк, вернулась снова. Но та минута не повторялась. И все же Грэйс, как истая француженка, давала чувствовать ему свою любовь и нежность тысячью мелочей, которые восхищали его, тем более что он был к ним совсем непривычен. Каждый вечер они гуляли по палубе и расставались, целуя друг друга. Но в этом поцелуе не было ничего, кроме дружеской сердечности. В последний вечер поездки, когда они пересекали канал, в их поведении не чувствовалось печали предстоящей разлуки: она настояла, что на следующий же день в его кабинете будут приготовлены для нее стол и пишущая машинка.

— Ведь вам не нужно работать. Зачем же это? Отдохните немного.

— Вы не особенно вежливы. Вы хотите от меня отвязаться?

— Нет, но я забочусь о вас. Бермондси отвратительное место.

— Как вы глупы! Ведь со мной будете вы! Этого мне довольно. Буду писать под вашу диктовку и держать в порядке ваши бумаги, а когда будете свободны, вместе пойдем куда-нибудь. Мы будем танцевать. Хорошо?

— Если хотите.

— Конечно, хочу! И, пожалуйста, глядите веселее. Говоря о будущем, вы всегда становитесь таким странным. Никто в мире не подумал бы, что вас радует перспектива иметь маленькую подругу, которая вас очень любит.

— У меня много забот, которыми ни с кем не могу поделиться. Я надеюсь скоро освободиться от них. Тогда увидите, каким веселым я умею быть.

— Надеюсь, это случится очень скоро. Мне хотелось бы всегда видеть вас счастливым. Не рассердитесь на меня, если задам вам один вопрос?

— Право, я не умею на вас сердиться.

— Мой адвокат подал эту мысль. Вы знаете, что покойный дед носил все свое состояние при себе. Его портфель, найденный в помещении вашего торгового дома, был пуст.

Не считаете ли вы возможным, что кто-нибудь из ваших служащих обокрал его?

— Не представляю себе этого,— спокойно ответил он.— Но вы должны принять во внимание, что я никого из служащих, кроме Греторекса, не знаю близко. Если хотите, по приезде прикажу доставить о них сведения.

— Это лишнее. Об этом позаботится полиция.

— Когда вы собираетесь отправиться в Скотлэнд-Ярд?

— Завтра утром. Брендон дал мне письмо к инспектору.

Гарвей посмотрел вдаль на освещенный маяк. Он был спокоен, но не хватало сил обратиться к ней с просьбой.

— Вы не получали сегодня телеграммы? — озабоченно спросила Грэйс.

Он покачал головой.

— Цены все поднимаются?

— Да. Почему вы спрашиваете?

— У вас такой печальный вид. Головная боль?

— Нет, чувствую себя довольно хорошо.

Они сидели рядом на палубе. Она тихонько взяла его руку.

— Вы печальны потому, что поездка кончается? Скажите мне это. Я все время была так счастлива.

Он подумал о грозившем несчастье. Часами обдумывал он свое финансовое положение. Оно значительно улучшилось, но все же были еще пробелы. Сейчас же вернуть все бумаги было невозможно.

— Конечно, печален потому, что путешествие кончается. Я не должен говорить вам об этом. Все эти дни были так чудесны!

— Жена обрадуется вашему возвращению?

Наконец-то он мог дать ей честный и успокаивающий ответ.

— Она останется совершенно равнодушной к этому. До тех пор, пока всем обеспечена, она предпочитает жить одна.

Грэйс облегченно вздохнула.

— Значит, буду часто встречать вас в Лондоне?

— Так часто, как пожелаете.

Гарвей с отвращением подумал об образе жизни, который раньше вел в Лондоне. Теперь дела освободят его, но крайней мере, от тягостных общественных обязанностей, составлявших главный смысл жизни его жены. Кроме того, как мог он показаться в обществе? Ведь ему каждый день грозила опасность быть арестованным. Временами — как и в этот вечер — он испытывал искушение во всем сознаться Грэйс. Но он представлял себе ее страх, презрение. Признание было бы таким же ужасным, как арест. Он собрал все свое мужество и сделал шаг, еще туже затягивавший петлю на шее.