Года два назад эту девицу высватали в соседнем селе за Юрия Гнедого, и она прижилась тут как своя. «Красивая девка! Но попробуй, положи на нее глаз, так Гнедой рыло начешет без долгих сборов и не крякнет. Лучше бы этот колодец отремонтировал тетке Насте, а то, гляди, на меня как раз и рассчитывает, жеребец».

— О, привет, женишок! — нахально улыбнулась Дарка.

— Какой я тебе женишок? — не растерялся Григорий. — Ты, давай, не вводи меня в искушение, а то я такой.

— Известно, какой. Снова какую-то профуру[18] домой привез!

— Прикуси язык, детка! — прикрикнул на нее Григорий. — Это не твое дело.

— А чье? Нет, вы только посмотрите на него! — риторически обратилась она к воображаемым свидетелям. — Он подает нашим мужикам дурной пример, а ты — молчи. Да я тебе, голубок, в глаза скажу, кто ты есть.

— Ты что, не выспалась? — недоуменно заморгал глазами мужик, переминаясь с ноги на ногу.

— Сначала он привозит сюда курортную лахудру и позорится перед людьми. Теперь еще лучше — по газете черт знает кого выписал. Ты что, инвалид? По-человечески жену найти не можешь? Посмотри, сколько одиноких женщин вокруг.

— Чего ты варежку разинула? Вон люди уже из окон выглядывают. Я тебе не сват, не брат. Отцепись от меня!

— Да, разинула! Потому что моя подруга из-за тебя, паразита, под ножи пошла, а я только сегодня утром об этом узнала. Разве ты мужик? Ты — лох нечесаный. Вымахал как гагай[19], а настоящее чувство оценить не в состоянии. Пусть только, рожа твоя страшная, с ней случится что-нибудь плохое — я тебя прибью, не побоюсь. Ходишь здесь, зубоскалишь от дурного ума, а она там мучится.

— Дарья, — обруганный Григорий еще держал марку, хорохорился: — Прекрати молоть ерунду! Какая подруга? — его аж в пот вбросило, он, естественно, был не без греха, но чтобы посылать женщину под ножи…

— Не знаешь? — ехидно прищурила глаза Дарья.

Она уже набрала воды, перелила ее в свое ведро и стояла перед соседом, подбоченившись и отталкивая его плечом от ручки вертуна, чтобы он не отвлекался от разговора.

— Не знаю…

— А Татьяна Проталина? Не строй из себя невинность, паразит!

— Та-тья-на? — переспросил он со смесью удивления, растерянности и облегчения, и наконец вытер пот со лба, сдвинув фуражку на затылок. — Да не было у меня с ней ничего! С такой страшилкой я и за деньги не связался бы. А разве она что, забеременела?

— У таких раздолбаев, как ты, одно на уме, — резюмировала Дарка, чуть улыбнувшись при этом. — Не забеременела, слава Богу, а красоту поехала наводить, чтобы тебе, псу подзаборному, понравиться.

— А причем здесь ножи, о которых ты болтаешь?

— Так она же на пластическую операцию легла, аж в Киев подалась. Гришка! — снова повысила голос молодая женщина. — Если ты в самом деле собираешься жить с этой вертихвосткой, которая вчера свои сюда бебехи[20] привезла, я подожгу твой гадючник вместе с тобой. Вот увидишь! У-у-ух! — она энергично замахнулась на него согнутой в локте рукой, будто именно локтем и хотела ткнуть его в рыло. — Врезать бы тебе от души да Татьяну жалко.

С этим Дарья решительно зашагала со двора, энергично поводя крутыми бедрами, а Григорий остался стоять, как кол проглотил.

Вот это да… Каждый по-своему видит мир и относится к нему.

После этого разговора Григорий несколько дней ходил как побитый. Во-первых, для него стало новостью, что Татьяна Проталина, школьная библиотекарша, в него влюблена. И ни разу виду не подала, хотя бы, простая душа, намекнула! А во-вторых, он не знал, что и думать о ее затее с пластической операцией. Это она потом цепляться к нему начнет или как? Не хватало еще таких хлопот на его голову! Однако интересно, давно ли у нее это. И более ли красивой она воротится в село?

Григорий Летюк был привлекательным мужчиной весьма подходящего возраста: высокий, коренастый, правда, немного флегматичный. Если не считать последнего, то его вполне можно было считать красавцем. Даже тот, кто не собирался присматриваться к нему тщательнее, не мог не заметить прямого носа, загадочных темных глаз с оливковым отливом, волнистых волос, аккуратно облегающих голову, и круглогодичной загорелости кожи или, лучше сказать, берендеевского ее цвета, через который на щеках дьявольски откровенно пробивался дерзкий румянец. Взгляд Гришкиных волшебных глаз всегда был улыбчивым и спокойным, что свидетельствовало о его молодой доверчивости и стариковской мудрости — взрывоопасной смеси для мечтательных молодок. Такое странное сочетание качеств, конечно, на самом деле не могло иметь места, однако Григорий хоть и был мало тертым калачом, зато смышленым.

От матери он взял покладистый характер, доброжелательность и отзывчивость к людям, а от отца — трудолюбие и мужской талант ко всем делам на свете.

После окончания школы, а потом и после службы в армии мальчишка мечтал уехать в город, да не удалось ему это, не успел. Сначала умерла мать, долго страдавшая сахарным диабетом, а за ней и отец не промедлил — поймал инсульт. Первая по-настоящему болезненная потеря вызвала в нем глубокое потрясение, а потом, когда в доме вторично загорелись траурные лампадки, он пережил потрясение еще раз, и его ранимая натура впечатала в себя грусть на всю жизнь. Ему часто казалось, что он просто недосмотрел своих родителей, мало уважал их, а то вдруг он начинал укорять себя в том, что иногда не считался с ними. Теперь Григорий каждый свой шаг выверял и спрашивал у себя, одобрили бы его дорогие люди, которых теперь не было рядом, и что бы они ему посоветовали. Затем в его характере прописалась нерешительность, и в спешных делах он не всегда попадал на наилучшие решения.

Родители оставили ему новый дом, который отдать в чужие руки он не отважился, а потому остался в нем жить сам. А город — романтическая мечта — продолжал манить. Григорию часто снились разноцветные огни, асфальтированные дороги, обходительные люди и красивые, душистые девушки. Живых впечатлений о городской жизни он не имел, а поэтому представлял ее себе по кинофильмам. Иногда тоска донимала так, что хотелось кричать и биться головой о стенку. Тогда в интуитивных поисках утешения Григорий ехал к сестре в Запорожье и там гулял вечером по проспектам и широким улицам, среди разгула искусственных звуков, свидетельствовавших о безвкусице тех, кто полагал, что это играет музыка, рассматривал неоновые вывески, рекламные щиты, освещенные витрины магазинов.

Эта терапия дала желаемый результат — со временем молодой мужчина стал замечать, что он лучше чувствует себя в селе. Здесь меньше шума, нет грохота и суеты и дышать есть чем. Как-то незаметно былые порывы канули в прошлое, образ Гришкиной жизни окончательно установился, но в нем, к сожалению, не обнаружилось места женщинам, по крайней мере сельским. Очень начало походить на то, что он заплесневеет холостяком. И это его не мало страшило, так как перезревшие женихи всегда вызывали у него неприязнь, как что-то противоестественное, увечное. И скоро Григорий привык целыми днями топтаться на заводе, где у него был собственный закуток — он работал инструментальщиком в механическом цехе, — а потом возвращаться домой. Его устраивал непритязательный быт, нехитрые крестьянские заботы. Летом он до самых сумерек копался в огороде, а зимой читал книги и смотрел телевизор. Мысли о том, что сюда, где все напоминало родителей, может прийти какая-то местная ворона и взяться наводить свои порядки, были ему невыносимы. Вопреки здравому смыслу он отдавал предпочтение тому, чтобы ничего не менять в своей жизни, хотя и понимал, что так долго продолжаться не должно.

На третье или четвертое лето этой маеты Григория неожиданно пригласил к себе председатель заводского профсоюза Михаил Неруда.

— Не желаешь поехать в отпуск? — спросил он Григория.