Так как склад не предназначен для производства полезной продукции, получить средства на его строительство крайне трудно. Считается, что это будет мертвый капитал, не дающий отдачи. Производить — это почетно, а хранить — ну, знаете, тут большого ума не надо. Может быть, и не надо, но из-за недостатка складских помещений в стране гибнет 1/5 всей производимой бумаги (киножурнал «Фитиль»). Гибнут удобрения, известь, цемент. На Лебединском горно-обогатительном комбинате (Сумская область) «горняки вынуждены в спешном порядке искать места для складирования прямо в поле. Часто полевые склады никак не подготовлены, даже не забетонированы. Руда смешивается с землей, развеивается ветром, остается густым слоем на почве после того, как надобность в таком складе отпадает» (Изв. 20.6.76).

Эта Лебединская руда — тоже жертва железнодорожной нерасторопности. Грузовых вагонов не хватает, а то, что подают, находится в столь жалком состоянии, что горнякам приходится начинать погрузку со странного занятия: затыкать щели между досками оберточной бумагой. «Рудные окатыши — груз дорогостоящий, а течет в щели, словно вода… За четыре месяца только по дороге на Череповецкий металлургический комбинат потеряно 3600 тонн окатышей стоимостью 110 тысяч рублей… Впрочем, заказчики принимают рудный концентрат без взвешивания, только по документам. Поэтому от них почти не поступает претензий» (Изв. 20.6.76).

Низкая пропускная способность железных дорог тяжело бьет и по нефтеперерабатывающей промышленности. «За первую половину 1977 года заводы Башкирии только под светлые нефтепродукты недополучили 11160 цистерн. По этой причине народное хозяйство в период уборочных работ лишилось сотен тысяч тонн топлива. Дело дошло даже до того, что были сорваны поставки авиакеросина и дизельного арктического топлива для Севера» (ЦП 13.10.77). Часто бывает, что под керосин-бензин цистерн нет, а есть только под мазут. Заводам приходится сливать дорогие светлые нефтепродукты в мазут и отправлять их таким образом, что позволяет железнодорожникам щеголять перевыполнением планов (ЦП 26.7.77).

А что делать?

Специализированных пропарочных и промывочных станций не хватает. «Для обработки цистерн из-под этилированных бензинов и вязких нефтепродуктов в 1956 году на основании распоряжения Министерства путей сообщения СССР временно, без соответствующей подготовки на месте старого балластного карьера был организован «битумный тупик». Ежегодно сюда сбрасываются тысячи тонн тяжелых остаточных нефтепродуктов… За 21 год «временной» эксплуатации огромный карьер заполнялся семь раз. Последний раз сжигали эти остатки в октябре 1975 года по распоряжению руководства Куйбышевской дороги. Продукты горели долго. Продолжительные и мощные потоки тепла вызвали сильные ливневые дожди в некоторых городах. Потоки грязной воды, перемешанной с жирной сажей, хлынули на близлежащие селения. Попавшие под такой дождь родные и близкие, как говорится, не узнавали друг друга.

Около двадцати лет «временно» эксплуатируются «земляные амбары» для хранения мазута в городе Салавате… Отсутствие железнодорожных цистерн и соблазн выполнения плана переработки нефти вынуждают завод работать по мазутному варианту, то есть большую часть сырья перегонять в мазут. В летнее время, когда снижается спрос на мазут, в амбарах скапливаются тысячи тонн жидкого топлива. Тяжкое дыхание мазутных амбаров постоянно ощущает на себе многотысячный город» (ЦП 13.10.77).

Для того чтобы как-то регулировать отношения между железной дорогой и предприятием, обоим вручены картонные мечи — право налагать друг на друга штрафы. Штрафов этих никто, конечно, не боится, но предприятия стараются не раздражать железнодорожников понапрасну — уж слишком много от них зависит. Поэтому, если те выражают недовольство простоем цистерн, им стараются пойти навстречу.

Именно так и поступили руководители Лужского завода «Белкозин». Нужную им для производства соляную кислоту они заказывали с таким запасом, что вскоре у них собрался изрядный избыток ее. Железная дорога начала сердиться, требовала освобождать цистерны, накладывала штрафы. Завод еще только вводился в эксплуатацию, емкостей не хватало. Посовещались и решили слить на станцию нейтрализации. Но, видимо, этого было недостаточно, потому что вскоре соляная кислота (с ведома или без ведома начальства) потекла прямиком в реку Лугу. По приблизительным оценкам натекло ее туда около 20 тонн. Привычные и закаленные лужане, может быть, и не заметили бы такого пустяка, но не выдержали жабры рыб — тысячами поплыли по реке кверху брюхом щуки, лещи, окуни, плотва, язи (ЛП 28.7.75).

Виновных привлекли к ответу. Суд длился два месяца. Материалы предварительного следствия составили 10 томов. Попутно вскрылось множество других нарушений в деле контроля за вредными стоками. Заведующая лабораторией показала, что директор и главный инженер завода заставили ее вести два журнала для проб речной воды: один настоящий, другой липовый, в котором все анализы должны быть благополучными. «Ведь иначе производство могут приостановить, и все работники завода лишатся прогрессивки (премии). Подумайте о своих товарищах!» Другой раз городское начальство потребовало, чтобы «Белкозин» принял в коллекторы своих очистных сооружений стоки соседнего молочного завода. Главный энергетик знал, что закончена только первая очередь — механическая очистка, что биологическая еще только монтируется, но спорить не стал.

И надо отдать должное городскому партийному начальству: оно не бросило послушных подчиненных в беде. Газетная статья сетует на то, что обвиняемые и защита были настроены весьма воинственно, факта преступления не признавали, а общественным организациям завода разрешено было выразить им свою поддержку. Приговор, видимо, был таким мягким (скорее всего условным), что газета не решилась привести его. Просто сказано, что «подсудимые понесли наказание» (ЛП 28.7.75).

Итак, что сохранять: полезную продукцию, окружающую среду или расположение начальства?

Лужская история и десятки ей подобных показывают всем и каждому, что лучше остаться совсем без молока и рыбы, под мазутным дождем, на берегу кислотной реки, только не потерять заступничества вышестоящих. И те, у кого голова на плечах работает, никогда этого не забывают.

Каждое лето в июле и августе по крупным городам страны прокатывается волна экзаменационно-вступительной лихорадки: выпускники школ поступают в институты. Родители и родственники абитуриента, их знакомые, знакомые знакомых, встречаясь, говорят только об одном. «Ваш куда подал? А экзаменов там сколько? А конкурс какой? Но проходной балл, наверно, очень высокий? А евреев берут?» Ищут знакомства, нанимают репетиторов, берут отпуск на работе, чтобы целиком отдаться заботам о поступающем чаде.

Конечно, в некоторых отношениях волнения родителей и их радость за поступившего оправданны. Верно, что попав на первый курс, он будет теперь переходить на следующие почти автоматически и дойдет до получения диплома без больших затрат энергии. (Отчисление студента — событие крайне редкое, ибо качество работы института измеряется именно числом студентов, доведенных до выпуска. Чтобы тебя отчислили, нужно быть либо полным кретином, либо замешаться в какую-нибудь историю с политическим душком.) Верно и то, что по окончании он будет обеспечен работой по специальности, что работать за кульманом или письменным столом легче и приятнее, чем у станка или домны, а числиться инженерно-техническим работником (ИТР) — престижнее, чем простым рабочим. Но если родители при этом мечтают еще и о материальном благополучии или блестящей карьере своего отпрыска, их может постигнуть горькое разочарование.

Молодой инженер при получении первой же зарплаты на производстве начинает понимать, откуда берутся средства на так называемое «бесплатное» образование у нас. 100 рублей в месяц, от силы 120 — вот обычные ставки для свежеиспеченных специалистов. И растут они вместе со стажем крайне медленно, отставая на 40–60 рублей от соответствующих ставок рабочих. Молодой прораб уже с пятилетним стажем и высшим образованием имеет оклад 160 рублей, в то время как мальчишка, приходящий к нему на стройку из ПТУ, сразу получает 180 (ЛГ 27.7.77). Вот эти ежемесячные недоплаты инженеру (учителю, врачу, математику, агроному) и идут, по сути дела, на покрытие расходов Министерства высшего образования СССР. (Между прочим, армейскому лейтенанту по выходе из училища кладут 180–190 плюс всевозможные надбавки — полевые, северные и т. д.)