Разбирать комедии — дело заведомо неблагодарное и, в общем, бессмысленное. Неблагодарное — потому что даже самый сверхпроницательный критический анализ едва ли увлечет читателя/зрителя больше, чем сама веселая круговерть сценических событий; ну а бессмысленное потому, что в истинной комедии и так все понятно — кто болван, кто негодяй и кто благороднейший человек, а если не понятно, то, стало быть, никакая это не комедия, одно название.

Тем не менее, представляя читателю Руди Штраля (а это первая выходящая у нас его книга), ограничиться просто короткой биобиблиографической информацией никак невозможно. Во-первых, потому, что, как ни ужимай, информация эта все равно короткой не получится, а во-вторых, это будет как раз та самая информация, которая наводит на размышления. Судите сами.

В свои 57 лет Руди Штраль — автор четырнадцати «полнометражных» и тридцати трех одноактных пьес, семи повестей, шести стихотворных сборников, тринадцати книжек для детей, четырнадцати телевизионных спектаклей, пяти радиопьес, девяти киносценариев и неучтенного количества рассказов — и все это, заметьте, в жанре сатиры и юмора. Его книги и пьесы переведены на двадцать шесть языков, изданы в тридцати двух странах общим тиражом больше четырех миллионов экземпляров, его комедии обошли сцены около пятисот театров ГДР и мира. Неизвестно, как сейчас, но несколько лет назад, по авторитетным данным, Штраль занимал восьмое место среди самых исполняемых авторов (включая композиторов) всех времен и народов, отстав от Шекспира, но опередив Иоганна Штрауса. К этому надо добавить, что, помимо огромного признания публики, Штраль удостоен у себя на родине, в ГДР, нескольких высших литературных наград: Национальной премии, премии имени Лессинга, имени Гёте и других.

Вообще Руди Штраль может показаться баловнем удачи. У него и биография какая-то на удивление стремительная, насыщенная, ладная, даже, можно сказать, радостная, как и сами его вещи. Родился в 1931 году, учился на слесаря-инструментальщика, художника по фарфору, занимался велосипедным спортом, был призером национального чемпионата, служил в армии, стал кадровым офицером, командовал батальоном, потом, почувствовав литературное призвание, бросил все, поступил в лейпцигский Литинститут, после института работал в сатирическом журнале «Ойленшпигель», где прославился своими юморесками, и, наконец, в 1961 году, поверив в свои творческие силы, ушел со службы и Целиком посвятил себя сочинительству, достигнув за двадцать пять лет литературной карьеры едва ли не всего, о чем только может мечтать писатель…

Вот и возникает вопрос: чем объясняется такая феноменальная и стойкая популярность Штраля? Или: что же такое свойственно Штралю, что публика находит только у него? Короче: в чем его своеобразие и, если угодно, значение?

Сразу оговоримся: сколь бы ни был велик коммерческий успех Штраля, к так называемой «масскультуре» он не имеет никакого отношения. Хотя его комедии и не лишены известной, местами вовсе цирковой буффонадности, в большинстве своем они социальны и исполнены глубокого смысла. И тот факт, что «сам» Петер Хакс — эстет и интеллектуал в лучшем смысле слова, изысканный интерпретатор классики и античной мифологии — настолько пленился штралевской комедией «Он снова с нами», что предложил ему написать в соавторстве новую пьесу на прежний сюжет (она и была написана — «Барби»), говорит о многом.

Но все-таки: в чем секрет Штраля? В том, что у него от природы богатейшее чувство юмора? Что он неистощим на выдумку? Что в совершенстве владеет драматургическим ремеслом? Все это так. Но главное, думается, все же не в этом. Потому что на одном умении придумывать комедийные ситуации и отточенной драматургической технике далеко не уедешь. В лучшем случае будут получаться смешные пустячки, и притом с неизбежной пошлинкой. Для того, чтобы произошло чудодейственное превращение всяких больших и мелких житейских несуразиц в настоящую литературу, превращение металла в золото, непременно требуется какой-то «философский камень», и он у Штраля есть. Камень этот — знание людей, согретое любовью к ним. Еще Чехов говорил своему брату, неудачливому драматургу, допытывавшемуся, как написать «кассовую» пьесу: «Людям подавай людей, а не себя». Но, чтобы «подавать людей», нужно быть Чеховым. Или хотя бы Штралем.

Галерея штралевских персонажей разнообразна, как сама жизнь: рабочие, чиновники, партийные секретари, студенты, медсестры, бармены, суфлерши, продавщицы, полицейские, жулики, пожарники, журналисты, священники, вдовы, ревнивцы, молодожены, неверные мужья, догматики, вольнодумцы и прочая, и прочая. Но и этого ему мало. У него действуют еще и сказочные принцы, и черти, и ангелы, и ясновидящие, словом, все, что живет вокруг нас и в нашем воображении.

И вот что самое важное. Юмор для Штраля не самоцель, не способ посмешить зрителя, а — употребим ученое словцо — имманентная форма мироощущения. Он не выжимает из себя улыбку — он действительно улыбается. Не хуже остальных сознает он человеческие и социальные недостатки своего времени и своего общества: и невнимание друг к другу, и разобщенность, и двоедушие, и инфляцию многих громких лозунгов, и мертвящую силу бюрократизма, об этом он и пишет, но не бичуя, а врачуя — исходя из того, что все проблемы разрешимы, что человек, которого искусство XX века и сам век так старательно втаптывали в грязь, все-таки прекрасен и, что бы ни было, что бы ни случалось — жизнь продолжается!

Как нам часто не хватает этого доброго, ободряющего слова, как редко мы его слышим от других и произносим сами! Потому так и тянемся к нему. Если вам случится оказаться на штралевской пьесе, оторвитесь на минутку от сцены и поглядите украдкой на своего соседа. Вы непременно увидите, как разглаживаются угрюмые складки вокруг его рта, как добреет лицо, как оживают глаза. И пусть эффект этот преходящ, пусть истины, преподносимые пьесой, запомнятся не навечно — не есть ли один этот положительный заряд — «чувства добрые, пробуждаемые лирой» — уже цель и результат подлинного искусства? И сколь ничтожно мало людей, способных давать веселую «продукцию», то есть способных увидеть жизнь совсем с другой — светлой, оптимистичной — стороны, увидеть жизнь, в которой, говоря словами поэта, «и невозможное становится возможным». Штралю это дано.

Почти все его комедии замешены на каком-то чуде, или, скажем так, на том, чего в жизни не бывает: новейшие Адам и Ева предстают перед судом, который должен решить, имеют ли они право на брак («Адам женится на Еве»); партийный секретарь Маттес в захолустной деревушке Труцлафф творит, подобно Иисусу Христу, чудеса, что воспринимается приехавшей с инспекцией представительницей обкома Ангеликой несовместимым с обликом партийца («Пьянящий запах свежего сена»); дуралей и чинуша Штоцек случайно расколдовывает в доме отдыха сказочного принца, просидевшего пятьсот лет в крепостной стене («Арно Принц фон Волькенштейн»); обыкновенная земная девушка Михаэла предпринимает путешествие в рай, где встречается со вконец обюрократившимися святителями, погрязшими в ведомственных склоках и палец о палец не ударяющими, чтобы спасти Землю от надвигающейся ядерной катастрофы («Визит в небесную канцелярию»); фанатик-маньяк изготавливает в домашних условиях атомную бомбу и шантажирует ею мир («Испытание фактом»). Но так же неизменно, как эти пьесы начинаются с чуда, чудом они и кончаются, только чудом уже вполне реальным: чудом преображения человека. Повзрослевшими и поумневшими выходят из зала суда недавно еще совсем по-детски беспечные Адам и Ева, тает лед догматизма в Ангелике, не узнать Штоцека, повернувшегося лицом к жизни, наконец-то осознают важность сохранения мира на Земле райские небожители…

В предисловии к пьесе «Арно Принц фон Волькенштейн» Штраль написал: «Будучи современной комедией, эта пьеса не требует исполинской личности героя (в отличие от трагедии, где зачастую необходимы даже двое таких: один — чтобы побеждать, другой — чтобы гибнуть). Победителем здесь оказывается человеческое, которое отнюдь не жаждет крови, когда сталкивается с чем-то отрицательным. Ему, человеческому, достаточно одной лишь перемены к лучшему. Или хотя бы надежды на перемену».